class="p1">– Спасибо, твоими молитвами.
– А я неверующий, – ответил Петро с ухмылкой. – Бабка хотела окрестить, так батька ей запретил. Сказал: бредни поповские в доме разводить запрещаю!
– Строгий он у тебя. Городской?
– Не, я ж говорил – из-под Одессы. В пригороде жили, там село есть такое, Малая Акаржа. Может, слыхал?
Я помотал отрицательно головой.
– Короче, тато у меня кузнец, мати доярка.
Тут Петро вдруг вспомнил что-то и нахмурился. Вздохнул.
– Як вони там… уже майже рік їх не бачив.
Я уселся рядом. Не очень понимаю украинский язык, только отдельные слова. Тут же попросил перевести.
– Год, говорю, их не видел, – ответил Петро. – В самом конце июля 1941-го меня эвакуировали, потом в Одессе оказался. Буквально пару недель, а потом на барже в Крым и дальше на Кубань, после сюда. Короче, под Астраханью оказался. Вот такие дела, браток…
– А они почему с тобой не поехали?
– Тато сказал, что дом не оставит. Мол, я тут родился и вырос, вся родня похоронена, не поеду. Ну, а мати с ним, куда она без него.
Помолчали.
– Прости, что спросил, – сказал я.
– Ладно, чего уж. Вот немца прогоним, домой вернусь. Я тато обещал сад посадить. Яблоневый. Ты про такой сорт – белый налив или папировка – слыхал?
– Нет.
– А я слыхал. Говорят, старинный сорт. Я всё мечтал целый сад вырастить. Обожаю яблоки. Кстати, – он залез в карман штанов, вытащил и протянул мне алый фрукт. – На, держи. Для тебя припас.
– Яблоко? Откуда? – удивился я.
– Мимо сада ехали. Их там полно. Представляешь? – он снова вздохнул. – Целый сад, а никто не убирает. Осыпаются. Жалко. Столько добра пропадает…
Мы опять молчим, и только слышно, как топают лошади и хрумкают травой, что не успела превратиться в сухостой. Как вдалеке опять бухает.
– Что там, Петя? – спрашиваю, показывая головой в ту сторону. Это на западе, конечно. Оттуда вся злоба к нам, как всегда.
– Фашист долбит по переправам через Дон, – сказал он. – Наши войска отводят. Слыхал я, – он перешёл на шёпот, – скоро здесь будут.
– А мы как же? – задаю, кажется, очень глупый вопрос.
– Обороняться будем, как ещё? – отвечает Петро.
– Послушай, я вот не пойму. Мы с тобой тут навроде… пастухов?
Петро глядит на меня несколько удивлённо.
– Ти що, Колю, збожеволів? – спрашивает, крутя пальцем у виска. – Сонцем напекло чи що?
Пожимаю плечами. Хватаю яблоко и вгрызаюсь в плод. Он такой спелый, что сок брызжет и льётся по подбородку. Ах, как же вкусно!
– Мы с тобой, – он снова переходит на русский язык Петро, – ездовые. Только пока без артиллерии. Вот скоро привезут, и получим своё орудие. Уж какое, не знаю. Чую, противотанковое. Тут это самое главное. Вон, немчура прёт танками от самой границы. Мы их жжём, а у них этой брони видимо-невидимо. Сволоти, твою матір, – выругался мой собеседник. Достал кисет, ловко сделал самокрутку и закурил.
Мы продолжили сидеть. Я с яблоком, он с папиросой. Мне ужасно хочется рассказать ему, что будет дальше. Сначала – отступление до Сталинграда. Потом – самая кровавая за всю Великую Отечественную войну битва. Дальше мы погоним фашиста на запад, и кончится всё нашей Победой. Только… одно «но». Если я всё это скажу Петро, он меня сочтёт ненормальным. Вызовет командира, а тот или медчасть отправит, или сразу к этим, как их… СМЕРШ? Напрягаю память. Нет, СМЕРШ появился в 1943 году, до него ещё год примерно. Раньше… спецотдел? Контрразведка? Особый отдел, точно! Видел в каком-то фильме. Да, не хотелось бы к ним попасть.
– Бойцы! – слышу знакомый голос. Опять младший лейтенант пожаловал!
Быстренько встаем, поправляем форму. Офицер подходит, придирчиво осматривает.
– Через полчаса в наше расположение прибывают артиллеристы. Вас распределят по орудиям. Будьте готовы их встретить. И смотри у меня, Агбаев! – показывает мне кулак под нос. – Чтобы без этих твоих глупостей!
– Так точно, товарищ младший лейтенант! Никаких глупостей! – повторяю звонко.
Сам же, когда командир уходит, думаю: «Что же дальше-то мне делать придётся? Неужели правда стану ездовым? Надолго, интересно? Неужели мне придётся всю войну пройти? Вот ужас-то!»
Месяц шел за месяцем, обстановка на фронте становилась только хуже. Немцы рвались к Москве, а когда в декабре 1941-го им наваляли там полную шапку, ринулись на юг, чтобы добраться до Кавказа и лишить СССР главного стратегического ресурса – нефти. Всё это время Астрахань, находившаяся, как многим казалось, очень далеко на востоке, стала постепенно ощущать на себе все тяготы военного времени.
Дело было не только в продуктах, купить которые можно было лишь по карточкам. В конце концов, работали базары, и рыба в реках Волго-Ахтубинской поймы и в Каспийском море водилась – лови, сколько хочешь, корми семью. Правда, рыночные цены были выше, чем в государственных магазинах. Зато – разносол. Только немногие могли себе его позволить, конечно.
В городе и вокруг него стали закрываться школы, их превращали в госпитали. Астрахань постепенно наводнили беженцы с запрудных районов СССР. Одни задерживались здесь, пытаясь найти работу и обрести хоть какую-то крышу над головой. Другие ждали, пока придут поезда, и отправлялись дальше, на восток, в Среднюю Азию. Уж туда-то, думали они, фашистам ни за что не забраться – слишком далеко.
Единственный человек, который не замечал, как посуровели лица взрослых, был Вовка. Он по-прежнему играл и смеялся, был таким лучиком света в темном царстве бытовых забот и тяжелых дум о том, что будет дальше. Каждый день, слушая через черную тарелку радиоприемника сводки Совинформбюро, Дандуковы узнавали о том, какие города оставили наши войска. Сражения неумолимо приближались к Каспийскому морю.
Алексей Степанович ото всех в большом секрете продолжал свои попытки отправиться на фронт. Хоть и прямым текстом в военкомате ему говорили: «Старый ты, иди работай, ты в тылу нужнее!», он примерно раз в две недели, когда время позволяло, наведывался с новым заявлением. И однажды военком, которому уже до самых печенок надоел этот упрямый мужик, взял да и начертал размашисто: «Согласен». Поставил закорючку, а секретарь шлепнула печать.
Вернувшись домой, а было это 5 января 1942 года, Алексей радостно хлопнул по столу листком бумаги:
– Готово! – сказал он так громко, чтобы
