Генри опустил зрительную трубу.
— Фрегат. Флаг Наровля и адмиральский штандарт.
— Один?
— Один. Видимо, шторм накрыл и их, разбросав эскадру. Повезло.
Лорд Джеймс промолчал. Заметно было, что насчет везения он с капитаном не согласен, но спорить не стал. Генри снова поднял к глазам трубу.
— Увидели. Меняют курс. Сигнал… Требуют убрать паруса и сдаться.
— Пушек у них, сколько положено по распорядку? — поинтересовался подошедший боцман.
— Порты пока не пересчитать. — Генри по-прежнему не поворачивался в мою сторону, и я не видела выражение его лица, но голос звучал спокойно. Слишком спокойно. — Скорее всего, сколько положено. Куда хуже, что и магов по распорядку у них больше, чем есть у нас. И все мачты целы.
— Значит, не уйдем, — так же спокойно заметил лорд Джеймс. — Тогда не станем растягивать удовольствие.
— Согласен. Питер, командуй. Идем на перехват.
— Я подготовлю артефакты. — Квартирмейстер обернулся ко мне. — Леди Белла, уйдите с палубы.
Пробежавший ветерок обдал меня холодом. Чужой корабль еще даже разглядеть толком нельзя, еще не поднялись на мачты матросы, а меня уже убирают в безопасное место. И неужели уйти действительно нет возможности — так что и пытаться незачем? Генри Блад объявил личную войну стране, что назвала его изменником, возможно ли, что жажда мести перевесила здравый смысл?
Нет, не самоубийца же он! Да и лорд Коннор едва ли торопится на тот свет. Наверное, они знают, что делают. Впрочем, даже если капитан и совершает фатальную ошибку, я ничего не могу изменить. Остается только ждать и молиться.
Молиться за изменника, пирата и убийцу. Который внезапно стал мне очень дорог.
— Я буду в операционной. Подготовлю все.
— Нет, — Генри, наконец, посмотрел на меня, но по его лицу невозможно было ничего прочитать. — К крюйт-камере. Туда едва ли попадет случайный снаряд, а если корабль все же захватят, доберутся не сразу. Успеют остыть, чтобы не свернуть тебе шею походя.
Я не собиралась спорить, надо быть вовсе дурой, чтобы спорить с капитаном перед боем.
— Как прикажете.
— Пойдемте, провожу. Мне все равно нужно разблокировать дверь. — Он подставил мне локоть.
Воспользовавшись тем, что нас никто не слышит, я все же спросила:
— Я думала, что в операционной смогу быть полезной раненым.
— Едва ли. — Капитан покачал головой. — Кто останется на ногах после ранения, будет драться дальше. Кто не сможет — не сможет и добраться до операционной, нести их будет некому, пока все не закончится, так и не иначе.
На корабле уже все зашевелились, забегали. Открывались пушечные порты, канонирные команды подтаскивали ведра с водой и ядра, обычные и скованные цепью по два.
— Для чего это? — полюбопытствовала я.
— Портить такелаж. Мачты, паруса, канаты. Одно ядро застревает, второе на цепи крутится, разнося все вокруг. Может быть, мы сумеем лишить их парусов и все же уйти.
«А может, не успеете»,— вертелось у меня на языке, но я промолчала. Только сжала предплечье Генри. Незачем было выказывать свою тревогу — у капитана перед боем и без того хватает забот, кроме как успокаивать перепуганных барышень. Да и чем он мог меня успокоить? Главное я услышала — корабль под адмиральским штандартом, значит, хорошо вооружен, а на борту хватает и солдат, и магов. А у нас…
«Нас». Оказывается, я уже считаю себя частью этой команды.
— Признаться, сейчас я впервые пожалел, что ты оказалась на моем корабле, — едва слышно произнес Генри. — За себя не страшно.
— Да, за себя не страшно, — эхом откликнулась я.
Жаль, что вокруг слишком много людей. Капитан не может на их глазах проявлять чувства к женщине. Впрочем, наверное, это и к лучшему. Минуты перед боем — не самое подходящее время для признаний. Пусть беспокоится о себе и о своих людях, тем более, что мое благополучие будет напрямую зависеть от их жизней.
Тот же низкорослый матрос, что в прошлый раз хозяйничал в крюйт-камере, уже ждал у ее дверей.
— Можно, — сказал Генри, и матрос тут же нырнул внутрь.
Генри высвободил локоть, подал мне руку, помогая взобраться на тюки с чем-то мягким.
— Устраивайся, сокровище мое. Так или иначе все закончится довольно быстро.
Я сжала его пальцы, помедлила, прежде чем выпустить руку. Так многое хотелось ему сказать, но сейчас было не время и не место, и потому я только улыбнулась, заглянув ему в глаза.
— Я буду молиться за вас, капитан. За вас и ваших людей.
Он тоже улыбнулся, не отводя взгляда.
— Тогда, я уверен, господь будет на нашей стороне.
Он двинулся к трапу, исчез за фигурами матросов, собравшихся у крюйт-камеры, но еще долго я смотрела ему вслед, словно мой взгляд мог его уберечь.
Совсем недавно я так же сидела здесь на тюках шерсти, завернутая в кусок шелка вместо платья. Совсем недавно, а, кажется, целую жизнь назад. И если тогда я не знала, кому желать победы, то сейчас все было кристально ясно.
И вовсе не потому, что лунная болезнь в этот раз задерживалась уже на два дня.
Не знаю, сколько это продолжалось. Грохотали пушки, вздрагивал корабль, словно живое существо, страдающее от ран; трещало дерево, кричали люди. Пистолетный залп, потом тут же — еще один, и снова крики. Я не гадала, почему перестрелка не затянулась: брат как-то при мне испытывал новые пистолеты — чтобы зарядить его, требовалось не меньше двух минут, едва ли все это время противник будет спокойно ждать. Ругань, черная нутряная. Рев. Крики.
Я зажмурилась, стиснула руками виски. Нет, сидеть и ждать, чья возьмет, было невыносимо.
— Пушечная команда участвует в абордаже? — спросила я у хозяина крюйт-камеры.
— Обычно нет. Но в этот раз пойдут все, кто способен держать оружие.
А те, кто уже не способен, останутся на палубе у разбитых портов и свороченных пушек истекать кровью, пока не появятся свободные руки, чтобы притащить их ко мне. Если появятся.
Я решительно слезла с тюков.
— Капитан велел… — начал было матрос.
— Он не уточнил, как долго я должна здесь оставаться.
Метнувшись в операционную, я выдернула ящик из тумбочки, побросала туда чистые бинты, лоток с инструментами — скальпель, прокипяченный и завернутый в пергамент шелк, иглы и иглодержатели. Плеснула на руки ромом и направилась на пушечную палубу.
Наверху по-прежнему звенело, ревело, ровный треск огня время от времени перекрывали оглушительные щелчки молний — похоже, маги разбушевались не на шутку. Я перестала прислушиваться и гадать, чья сторона берет верх. Сломанные ребра, раздробленное колено, пробитая голова, внутреннее кровотечение — вот что занимало меня сейчас.
Наверное, кто-то более опытный, тот же Дезо, орудовал бы скорее иглой, чем магией, если бы она у него была. Матросы рассказывали, как он хвастался, будто мог отнять ногу за две минуты прежде, чем пациент лишится сознания от боли или кровопотери. У меня раз на раз не приходилось. Порой получалось поймать зажимом разорванный сосуд и перевязать, порой требовалось собирать раздробленные кости магией. Неглубокие раны, не угрожающие жизни, я пока и вовсе не трогала — вот закончится все это, пострадавшие придут в операционную, и я спокойно зашью или сращу их раны, как уж получится.
Но кажется, в операционную никто не торопился. Едва я убрала отек с мозга и собрала череп парню с пробитой головой, как он поднялся и направился к верхней палубе.
— Куда? — крикнула я ему вслед, но он лишь отмахнулся.
— Не сердитесь, миледи, — сказал другой раненый.
Пошевелил правой рукой, на которой я только что срастила сломанную кость. «Срастила» —слишком громкое слово, едва-едва сцепила магией, по-хорошему ему бы походить в лубках хотя бы пару недель. Удовлетворенно кивнув, он подхватил левой саблю и двинулся к трапу. Я выругалась.
— Не сердитесь, миледи, — повторил он, оглянувшись. — Ежели сабля из рук не падает, значит, надо драться, иначе всем нам кранты. Лучше уж в бою сдохнуть, чем на рее.
