новостей.
– А чего тут узнавать? Слева от меня живет бабка Вина, сначала все новости узнает она, а потом через окно передает мне. Окно в моей спальне выходит прямо на окно ее спальни. Мы иногда общаемся перед сном.
– Смотри, как бы Илона не заревновала.
Тиммион не понял шутки, махнув рукой, сказал:
– Вине сто два года, меня такие не интересуют. Вот была бы она помладше лет на пять…
Я расхохоталась. Сосед тоже улыбнулся, но потом его внимание переключилось на гору выпечки на столе.
– Это все ты сделала вчера?
– И немного сегодня. Я закончила около трех ночи.
– Что из этого круассаны?
Я подала мужчине аппетитный рогалик. Подала бережно, едва дыша, ведь со слоеным тестом намучилась вчера так сильно, что теперь было жалко раскрошить хоть одно изделие.
Тиммион внимательно осмотрел маленький круассан. Откусил совсем немного, прожевал и довольно зажмурился.
– Как ты сделала такое странное тесто? Что это? Оно как будто… пористое.
– Слоеное. Не скажу, как сделала, это мой рецепт.
– Серебряный я бы дал за это, – сказал сосед, запихивая в рот оставшийся кусок.
Я сунула дрова в топку, чиркнула спичкой, и пламя облизало бересту. Надоело уже каждое утро этим заниматься, но что поделать, если чаю хочется.
Тиммион сказал, что дал бы серебряный. Я же поставила цену на маленький рогалик из теста всего десять медяков. Ну правда, из пакета муки за тридцать медяшек и куска сливочного масла за десять, получилось двадцать пять круассанов. Взять за один из них больше десятки мне бы совесть не позволила.
– Нет, Тим, слишком дорого.
На кухне воцарилась тишина. Мужчина перестал жевать, а через секунду, сглотнув, переспросил:
– Как ты меня назвала?
– Твое имя слишком длинное, я решила сократить, – смутилась я. – Если тебе не нравится, не буду тебя так звать.
– Мне нравится, но… Это же другое имя, нет? Разве можно сократить имя человека?
– Конечно, можно. Вот меня, например, можно звать просто Аня. Смысл не теряется, а произносить проще.
– Аня… Я никогда прежде не слышал, чтобы имена произносили не полностью или меняли окончание.
– Тим – это ведь произнести гораздо проще и быстрее, чем “Тиммион”.
– Зови меня теперь только так, – сосед перестал улыбаться. Вновь отвернулся к столу и с любопытством потянулся к пирогу с повидлом.
– Что-то со всем этим нужно сделать, – сказала я, когда печь уже натопилась, и мы с Тиммионом пили чай. Мужчина объелся, он даже дышать мог с трудом, а выпечки все еще было много.
– Не вздумай выбросить, мне все это очень понравилось, – тяжело произнес он.
– Завтра пироги и хлеб будут еще свежими, но уже послезавтра не такими вкусными, да и вообще могут высохнуть, – объяснила я, с сожалением понимая, что пищевой пленки или обычных полиэтиленовых пакетов мне здесь не найти.
– Тогда нужно кому-то отдать.
– Но кому?.. – начала я, но тут же меня осенило. – Малышам! Тем мальчишкам, Тим, они будут рады.
– Отличная идея, но хлеба много. У ребятни наверняка есть друзья, пусть и их позовут.
– Обязательно, – я уже металась по кухне в поисках бумажных пакетов. Их у меня было немного, отыскалось всего два, так что упаковала в них только пироги с повидлом, а все остальное просто сложила в корзину. – Ой, а где их искать? У таверны?
– В заброшенном здании на углу Топорной улицы. Там когда-то была типография господина Перентса, но он уже много лет как переехал вглубь Каана. В старой типографии ребятня часто собирается поиграть, а многие устроили там себе что-то вроде ночлега.
Тиммион проговорил все это таким будничным тоном, словно дети, спящие в заброшках, в порядке вещей. Мол, что такого-то?
– Тим, тебе их хоть капельку жаль? – голос дрогнул, я замерла у стола с корзиной в руках и пристально следила за тем, как меняется выражение лица соседа.
Ему было жаль. Я видела это в его глазах.
– Мы ничего не можем сделать, Ань, понимаешь? Закон королевства запрещает приютам забирать детей у плохих родителей, и им нет доступа в специальное заведение до тех пор, пока хоть кто-то из родственников жив.
– Всегда так было?
– Всегда. Его Величество Фририх третий принял этот закон еще лет пятьсот назад, и менять его никто не собирается.
– Жестокий король.
– Он действовал из лучших побуждений. В его понимании детям лучше с родителями, хоть и с плохими, но лучше с ними, чем в одиночестве в приюте.
Я быстро собрала в корзину все, что было. Накрыла провизию полотенцем и строгим голосом попросила Тима:
– Проводи меня к заброшенной типографии.
– Конечно, – мужчина поднялся из-за стола, забрал у меня корзинку, и мы вышли из дома.
Топорная улица оказалась далеко. Мы миновали площадь, двинулись по улице до театра, потом свернули за угол и прошли через арку в здании библиотеки. Дальше домов было уже меньше, и все они были намного старее – с прохудившимися крышами, выбитыми стеклами в окнах, кое-где горелые.
И люди в этой части города были другие. Если до этого дня я встречала пьяниц только у таверны Ивона, то сейчас увидела их место жительства. Центр Каана все же занимали торговцы, я вообще жила на основной торговой улице, а вот окраина…
Тиммион вел меня за руку по захламленному переулку. Здесь как будто даже солнце светило не так ярко, да и цветов я нигде не увидела. Балконы были увиты сухими растениями, кто-то все-таки пытался вырастить цветы, но ухаживать за ними не стал. Ветер гонял по брусчатке пустой бумажный пакет. С тихим шелестом он пролетел мимо моих ног и скрылся в проеме между двумя деревянными избушками. В окне одной из них мелькнула чья-то тень, а следом раздалось несвязное:
– Что смотришь?!
– Так, – Тиммион зашагал быстрее, утягивая меня за собой. – Лучше не разглядывай местных, им это не нравится.
– Ужас какой-то, – бормотала я, торопясь за мужчиной.
Я жалась к нему, чтобы все вокруг видели,
