что я не одна, меня не дадут в обиду, и подходить не стоит! Да и страха как такового не было, только жалость. Мрачные улицы окраины Каана навевали на меня тоску и уныние, и, к моему счастью, я не встретила по дороге ни одного ребенка. Сердце бы просто не выдержало этого зрелища. Впрочем, мужчину без брюк и нижнего белья, опорожняющего желудок прямо у дороги, моя трепетная душа пережила.
– Я даже подумать не могла, что здесь все… так!
– Когда я говорил, что Каан бедный город, то не преувеличивал.
– Это все король, да? Он жалеет денег на облагораживание города?
– Не король, – ответил Тиммион, а мне в его голосе послышалось разочарование. – В основном благополучие города зависит от тех, кто в нем живет. Каан еще держится на плаву за счет торговли, бумажной фабрики и пшеничных полей, но все деньги уходят тем, кому это все принадлежит. Весь город и территории вокруг него поделены между графьями и лордами, а те уже, в свою очередь, платят герцогу за пользование землями и торговыми районами.
– А сам герцог что делает?
Тиммион усмехнулся, поджав губы на миг.
– Ничего. Он не обязан ничего делать, но мог хотя бы попытаться по доброте душевной. Впрочем, доброта – это не о нем.
– Ты и его знаешь?
– Можно и так сказать.
Я снова подняла взгляд и осмотрелась. Мужчина вывел меня на улицу, где дома уже заканчивались, но вразброс все же стояли отдельные постройки без крыш.
– Знаешь, мне кажется, что пьяницам сколько угодно можно давать шанс на лучшую жизнь, они им не воспользуются, – проговорил Тим спустя несколько минут молчания. – К примеру, когда по весне владельцы полей набирают мужиков на работу, те, конечно, записываются, но в поле так никто и не выходит. То запил и свалился где-нибудь, не в силах дойти до дома, то просто решил не идти. С женщинами – та же история. Многие из них стараются следить за мужьями-пьяницами, помимо этого управляются с детьми и хозяйством. Когда-то, на той улице, которую мы прошли, у многих были поросята, коровы, а то и лошади. Но со временем эти сильные духом женщины или погибали от усталости и болезни, потому что нечем было заплатить лекарю, или же спивались вместе с мужьями. Дети, повзрослев, кто мог уехали в столицу. Там, может быть, нашли какую-никакую работу, а может, и сгинули. Я ведь всю свою жизнь живу в Каане, знаю многих здесь в лицо и по имени. Я видел, как рождаются и взрослеют дети, как они потом уезжают из родительского дома в поисках лучшей жизни… А кто-то, как Стеан, подсел на кружку крепкого вместе с родителями.
Я слушала молча, ни словом ни взглядом не перебивая Тиммиона. По сторонам больше не смотрела, и раз и навсегда запретила себе ходить на окраину города.
Решение было принято на эмоциях. В дальнейшем мне еще не раз приходилось бывать здесь, но я уже не испытывала этого ужасающего ощущения беспомощности. К тому времени мне было жаль только одного человека – себя.
Заброшенная типография представляла из себя два бревенчатых здания с деревянными плоскими крышами. Одно помещение было двухэтажным, второе маленьким и кособоким. Последнее, как сказал Тим, использовалось для хранения инвентаря. Окна обеих построек зияли черными дырами, а сквозняк, гуляющий внутри, было слышно даже с улицы. Но слышно было не только завывание ветра, а еще и детский смех, шум, громкий топот. В одном из окон мелькнуло знакомое лицо. Бран выглянул на улицу, но тут же скрылся, а через секунду вновь появился, глядя на нас с улыбкой.
– Анна пришла! – закричал он, обернувшись к кому-то.
– Смотри, как тебе рады, – усмехнулся Тиммион. – Пойдем?
Мужчина помог придержать покосившуюся дверь, и мы юркнули внутрь. Мебели здесь как таковой не было, только запылившиеся стеллажи, пара кресел, стоящих по углам. Всюду валялись обрывки газет и клочки бумаги, стеклянные бутылки, тряпки. Следующая комната ничем не отличалась от предыдущей, а вот другая, за ней, оказалась вполне обжитой. Если можно так сказать.
В комнате, полной детей, пол был застелен старыми матрасами и одеялами. В углу к стене жалась маленькая девочка, лет пяти на вид, она смотрела на нас огромными испуганными глазами, теребя тощие волосики, собранные на затылке в хвостик. На других матрасах места были заняты мальчишками постарше, лет десяти, а совсем малыши, как Эл, прятались под столом накрытом скатертью.
Пока я с замершим сердцем считала количество детей в комнате, Бран объяснял своим друзьям, кто я такая.
– Вас мамка послала? – тревожно спросил один из старших мальчишек, самый бойкий на вид.
– Аня принесла вам угощения, – спохватился Тим. Мужчина собирался поставить корзину на пол, но тут же передумал и водрузил ее на стол.
Я же судорожно считала, хватит ли всей еды на двадцать человек.
– Угощения? – глазки малышки загорелись.
– Пироги, булочки, – кивнула я.
Ребятишки неуверенно переглянулись, двое мальчишек, вместе с Браном, стянули полотенце с корзины.
– Спасибо, – донеслось голосом Эла из-под стола.
Бран тут же передал ему круассан, а остальное утащил на матрасы.
– Спасибо! – наперебой стали благодарить меня и другие дети.
Есть никто не спешил, только девочка осторожно откусила от куска пирога, но тут же, перехватив мой взгляд, отвернулась.
– Нам пора идти, – сказал Тим, подхватывая меня под руку. А когда мы вышли на улицу, то объяснил поспешный уход: – Они стесняются, незачем портить детям аппетит.
– Двадцать ребятишек здесь, Тим… Они все живут в типографии?
– Не все, и не всегда. Это что-то вроде их места сбора, но живут они, конечно, с родителями.
– А девочка? Почему за ней никто не следит, ей же лет пять всего!
– Это Олья, сестра того мальчишки, который спросил, не послала ли тебя их мать. Не волнуйся ты так, эти дети привычны к подобным условиям. Они сами находят себе пропитание, часто, конечно, воровством. Те, что постарше, подрабатывают в городе у торговцев.
– Это все ненормально, – вздохнула я, в последний раз оглядываясь на заброшку.
Домой мы вернулись совсем скоро, едва ли не бегом преодолев Топорную
