Женщина и вправду походила на сумасшедшую.
Она говорила про обряд.
И невесту.
Про поле, которое нужно накормить. И про то, что ее Киану выбрали: некому заступиться. Сама в приживалках, опозорила семью, принесла байстрючку на порог. Сородичи и пожалели. Только теперь поперек горла жалость стала.
Она плакала и говорила, рассказывая какие-то совсем невероятные вещи, от которых Оден дар речи терял. И рвалась проводить на поле, куда сама бы пошла, да одну ее не пустят, без того чудом сбежала. Женщина умоляла поспешить, и Оден отправился с ней, сам, лично желая убедиться, что рассказанному нельзя верить.
Опоздали.
Верно, кто-то из родни, прознав о побеге, поторопил свадьбу.
Девочку нашли на том самом поле, в ярком невестином наряде, в котором была одна маленькая несуразность: красным бисером по белой ткани узоры выводили, а не наоборот. Присутствовал и дикий лилейник, который приносят мертвецам, его резкий тяжелый запах растекался по полю, мешаясь с медным ароматом крови. Ее было немного, и маленькая невеста — едва ли ей десять исполнилось — выглядела почти живой.
Испуганной.
Обиженной.
Оден, одернув задранный на голову подол платья, накрыл девочку своим плащом. Виновных отыскали быстро. Они и не думали прятаться: дородная старостиха и дебеловатый, рябой сын ее, назначенный в этой свадьбе мужем. Он даже умыться не соизволил, и запах девочки был лучшим доказательством.
— Вы не понимаете, райгрэ, — старостиха держалась с достоинством, она стояла, сложив под массивной грудью натруженные ладони, и смотрела прямо в глаза. — Вы только-только пришли сюда, а по эту сторону гор — другие обычаи. Другие законы. Не лезьте сюда.
— Ты убила.
— Так было нужно, — в черных толстых косах этой женщины уже вились серебряные нити. — Поле умирало. Мы вернули земле силу. А она отблагодарит зерном. Одна жизнь взамен многих.
Та женщина считала себя равной Одену.
— Так отдала бы свою дочь.
Ее дочери стояли тут же, статные, темноволосые, убранные по-праздничному, будто и вправду свадьбу играли.
— Отдала бы, — спокойно согласилась старостиха. — Только в человечьей девке силы — капля. То ли дело — альва.
И Оден, все еще не понимая, как можно было совершить нечто подобное, задал последний вопрос. Приговор был вынесен, но ему хотелось нащупать предел безумия этих людей.
— А насиловать зачем было?
— Чужак ты, — старостиха покачала головой, сокрушаясь, что достался ей собеседник столь непонятливый. — А как еще силу вытащить?
Пожевав верхнюю губу, над которой проступала черная ниточка усиков, добавила очень тихо:
— Или ты думаешь, что полукровок под твоих щенков от большого счастья подкладывают? Боятся, как бы ни просватали… одни боятся, другим — плати.
Ее повесили на краю того самого, накормленного поля. И парня вздернули рядышком. Остальных же, за то, что видели и молчали, Оден пороть велел.
Стерпели безропотно, будто бы так и надо.
Он же, вернувшись в Гримхольд, долго не находил себе покоя: слишком чужой была эта земля, пусть бы и приграничная, но уже иная, нежели земли Камня и Железа. И ему ли лезть в старые обычаи?
Ему ли запрещать то, что все равно случится, невзирая на запреты.
И чем больше Оден узнавал — вытягивать информацию приходилось по крохам, по оговоркам, по сказкам о живой и мертвой воде — тем отчетливей понимал: изменить не выйдет. Древние, чуждые, подсмотренные у альвов ритуалы вросли в скалы куда крепче виноградной лозы. А оставить как есть не позволяла совесть…
И Оден сделал то, что мог сделать: снял запрет на связи с местными. Тянет молодняк к тонким, что прутья ивовые, альвам, по которым и не понять, сколько им лет? Пускай. Лишь бы по взаимному согласию.
Оден стряхнул липкую паутину воспоминаний.
Позже.
Он зажмурился — некогда это помогало сосредоточиться — и сделал глубокий, медленный вдох. Слишком далеко… слишком много запахов.
Ненужные — отбросить, оставив тот, который серебра…
След вел в деревню и… Оден двинулся по кругу, обходя поселение стороной. Он заставлял себя не слушать барабаны и голоса, отрешиться от времени — в спешке легко пропустить нужную нить.
И медленно, шаг за шагом. Вдох за вдохом.
В надежде, что там, в деревне, все слишком увлечены свадьбой, чтобы обращать внимание на окраины. Лес молчал, в кои-то веки не чиня препятствий, напротив, казалось, он сам подкладывал тропинку под ноги Одена.
Серебро, вереск и мед.
Оборванная струна, почти растоптанная чужими ногами. И след уводил от деревни, а значит — был шанс. Оден прислушался: нет, рядом никого из живых, ни людей, ни собак.
Хорошо, но спешить надобно: голос затянул застольную песню, за которой, если Оден правильно помнил человеческие обряды, должна была последовать прощальная, а затем и венечная, венец же принято было возлагать на голову невесты.
Он опустился на колени и зачерпнул рыхлую неправдоподобно легкую землю. Аромат Эйо стал более отчетливым — она была здесь и, если повезет, осталась там, куда уводил запах. Теперь Оден шел так быстро, как мог. Его подгонял страх не успеть.
Слишком слаб он, чтобы воевать.
И слеп.
Королева Мэб должна радоваться: она вновь оказалась права. И нежный смех звучал так явно, что в какой-то миг Одену показалось — она рядом, стоит за спиной, наблюдает.
Сама устроила?
Нет. Невозможно. Даже для нее — невозможно. Просто совпадение.
И Эйо жива. Оден успеет ее найти, вытащить.
Успел. Нашел. Вытащил. Связанную, заботливо укрытую плащом, и беспомощную. Опоили? Чем? Какая разница, он ничего не смыслит в травах, и помочь здесь не сумеет. Одна надежда — отыскать укрытие и выждать. Травить до смерти не стали бы: из мертвого источника силы не зачерпнешь.
— Вода, — голос Эйо был тих, и кто бы другой не услышал. — Нужна вода… ручей… вода… отойду.
Вода была рядом с той поляной, где они отдыхали в полдень. И Оден, пожалуй, отыщет дорогу. Вот только люди вряд ли обрадуются, обнаружив пропажу. Сунутся искать? Собак пустят?
— Нет. Лес. Боятся. Защитит. Я. Месть. Не посмеют. Вода.
Она дышала часто, захлебываясь, и слюна текла по подбородку. Голова Эйо то и дело соскальзывала с плеча, и Оден боялся, что шея вот-вот хрустнет.
До леса — десяток шагов. И ноги утопают в рыхлой земле. Сзади раздается шелест, Оден оборачивается, но… перед глазами все еще темно. А запахи прежние.
— Это… не нам.
Каждое слово дается ей с трудом.
Девчонка бестолковая. Самоуверенная. Полезла. Попалась. Едва не погибла, а может еще и погибнет, потому как, если она ошибается, и люди рискнут пойти в лес, Оден не сумеет ее ни защитить, ни спрятать.
