— Кто ты и почему скрываешься от своего правителя? — властно спросил он. Такой тон был непривычен ему самому и настолько испугал девушку, что она поднялась из своего укрытия.
— От кого? — спросила она, недоверчиво осматривая Принца.
— Я сын короля, — сказал тот. Девушка усмехнулась.
— Сын короля ещё не король…»
Вся стена была покрыта этой фразой. Как будто у художника закончились краски и чтобы не оставлять бледного пятна голой стены, он решил исписать его одними и теми же словами. Разноцветные буквы наползали друг на друга, переплетаясь линиями, как спящие змеи.
«…Она оказалась дочерью колдуньи. Это значило куда больше, чем статус сына короля. Принцу власть переходила по воле отца, в то время как ведьма обладала своей силой всегда, хотела она того или нет. И она колдовала. Пока неуклюже и невинно: помогала цветам распускаться, заставляла кроликов щебетать подобно птицам. Они играли и были счастливы, оставаясь просто детьми, тем самым давая друг другу самое ценное — понимание того, кем они являются. Так юная колдунья смогла узнать нечто большее кроме того, что она ― главный источник страха во всём лесу, а принц является не только будущим правителем. В замке знали об этой странной лесной дружбе, но никто не спешил препятствовать, считая, что принцу будет полезно общаться с кем-то кроме своих учителей и слуг.
Они взрослели и вскоре, вступив в солнечную пору юности, ещё сиявшей багрянцем рассвета, не могли представить себя друг без друга. Принц обещал бросить всё королевство к её ногам, если она решится покинуть свой лес и стать его королевой. Девушка лишь смеялась.
— Кто же согласится лежать у ног колдуньи? — качала головой она.
— Я, — исступлённо говорил он, дрожа, как в лихорадке, и целуя её руки, словно они были панацеей.
— Тогда зачем ещё и целое королевство?
Близился час разлуки. Король с Королевой всё чаще желали видеть сына, чтобы как можно скорее приучить его к дворцовой жизни и передать корону. Но поездка в столицу всё откладывалась: то была неудачная погода, то лошади отказывались ехать, то экипаж терялся в лесу и выезжал обратно к замку. Слуги подозревали, что виной тому колдунья, след в след ступавшая за возлюбленным, и те, что желали как можно скорее вернуться ко двору, начинали противиться этой дружбе. Видя, что принц не торопится вернуться домой, Король с Королевой отправили к нему часть придворных, которые должны были обучить принца придворному этикету и вернуть его в родные стены уже полноценным правителем.
Вместе с первой дамой приехала ещё пара десятков благородных дам и господ. Они рассказывали о балах и танцах, министрах, генералах и послах, чтицах и многих других вещах, казавшихся принцу совершенно чуждыми. Привыкший всё делать сам, он не нуждался в человеке, который будет подавать ему шнурки или пудрить парик. Он со смехом пересказывал эти истории своей возлюбленной, сидя вместе с ней под сенью раскидистых ветвей старого дерева, росшего на каменистом берегу ручья. Колдунья качала головой и из раза в раз спрашивала:
— Нужна ли тебе эта жизнь?
— Это мой долг, — отвечал он, не видя другого ответа.
Приезжие совершенно не обрадовались дружбе принца с колдуньей. Ему нашли пассию среди фрейлин, но ни одна из придворных девушек не прельщала его ни звонким смехом, ни белизной улыбки. Все они были умны, начитанны, красивы и одинаковы. Он скрывался от них, как хищник от прекрасных охотниц, стреляющих ради шкуры, избегал балов и всё чаще нуждался в одиночестве. Этим и решили воспользоваться придворные.
Раз в несколько недель первая дама давала бал, чтобы принц привык держаться в высшем обществе. Однако сам принц эти занятия усердно не посещал и придворные веселились в своё удовольствие. На такой бал была приглашена юная колдунья. Слуга оставил приглашение на поляне, где встречались девушка и принц. Увидев имя возлюбленного в углу приглашения, девушка тут же примчалась на бал. Но принца там не было, а придворные встретили её смехом, каждый человек держал на поводу крупную скалящуюся собаку, готовую вот-вот броситься на замершую в дверях гостью. Она не успела вскрикнуть, как несколько собак бросились на неё. Испугавшись, она выбежала из замка, задыхаясь от слёз, оглушительный перелай ещё слышался позади. Только оказавшись в лесу, смогла она отрезветь от ужаса, сковавшего её сердце льдом. Под сенью ветвей она скрывалась от сочувствующего взгляда луны и в серебристом свете ночи сама напоминала надломленное дерево.
— Уйдём! Сбежим, прошу тебя! — в исступлении молила она принца. Но тот молчал, с трудом удерживая тяжесть тишины на своих плечах.
— У меня есть долг, — сдержанно повторял он, отводя взгляд от её слёз…»
Светлые тона постепенно утекали с картины, уступали свои места блёклым серым и зелёным цветам. Последним эпизодом было расставание, настолько мучительное, что Аннабелль сама чувствовала боль героев картины, понимая, что это вовсе не выдуманный сюжет. Все силуэты были настолько тусклы, что сливались в один даже в свете нескольких свечей. Огромный чёрный зверь, появившийся из сросшихся облаков и деревьев нависал над миниатюрными фигурками принца и колдуньи, такими маленькими, что приходилось присаживаться на пол, чтобы их увидеть. И, подобно ранам, на теле этого огромного чудовища сверкали бутоны алых роз. Если отойти подальше, то казалось, что на картине изображён куст и пара птиц, сидящих на разных ветвях.
После этого на стенах были нарисованы беспорядочно разбросанные предметы и лица. Были стопки книг, цветы, птицы, деревья, лица спящих людей, среди них Аннабелль увидела даже четверых близнецов. Они спали, лёжа кругом, сцепив руки и положив головы друг другу на плечи. Что с ними теперь?
Наверху хлопнула дверь. Ей вторили ещё несколько; разгулявшийся сквозняк грубым толчком вернул девушку к реальности. Финал истории затерялся среди жутковатых рисунков, как в лабиринте, и ждал Аннабелль в другом конце коридора.
Буря за окном утихла, но тучи не спешили расходиться. То и дело холодная ночная тишина разрывалась от вновь начинавшего хлестать дождя, прекращавшегося так же неожиданно, как начинался, словно небо пыталось успокоиться после долгих и отчаянных рыданий, а слёзы всё возвращались, нарушая долгожданный покой. Окна остались позади, ровно как и светильники, а впереди была кромешная тьма, в которой растворялось всё, даже свет свечи. Анна шла почти вслепую, боясь оступиться, в голове её волчком крутилось желание развернуться и уйти подальше от темноты, взять с собой серебро ночного света и вернуться. А может, и не возвращаться вовсе. Гнетущая атмосфера страха висела под потолком, давя всем своим весом, и чем выше поднималась девушка, тем сложнее было сопротивляться этому ужасу, проникавшему под кожу подобно сотне ледяных игл.
Вдруг она остановилась и принялась слепо шарить рукой впереди. Пальцы нащупали грубую деревянную дверь. На полу рядом с ней лежал тяжёлый замок, громко лязгнувший, когда девушка задела его ногой. Анне казалось, что она находилась в темнице, где не было окон и тяжёлые двери сдерживали всё, что может быть опасным, и сам замок каменной громадиной давил на них своим весом, не давая даже пошевелиться. Над ними было только небо, зацепившееся за шпиль башни. Дверь была испещрена глубокими царапинами, они бледными шрамами неведомой никому битвы покрывали её всю, будто какой-то зверь остервенело бросался на дерево, вонзая в него длинные когти, не чувствуя боли от слепой ярости. Аннабелль затаила дыхание и, отказавшись даже думать об отступлении, толкнула дверь.
Внутри не было ни цепей, ни кандалов, ни забытого всеми ужаса, запертого в десятке клеток с тысячей замков. Зато были огромные окна во всю стену, так что даже самый слабый свет заполнял комнату целиком. Небольшое круглое помещение напоминало световой барабан храма, увенчанный высоким куполом со шпилем. Здесь не было ни одной свечи кроме той, что принесла с собой Аннабелль, но несмотря на это девушка могла рассмотреть белые силуэты, парившие над полом, точно призрачный туман. Они висели в воздухе неподвижно или слегка покачиваясь. Скользивший по полу сквозняк ворошил разбросанные повсюду листы бумаги. Огромные холсты стояли на мольбертах, завершённые картины были подвешены к балкам на тонких, незаметных в темноте верёвочках; и с каждого на Аннабелль смотрели лица, увиденные ею в зале и оставленные далеко в прошлом. На полу всюду валялись кисти и грифели, шуршавшие и гремевшие всякий раз, как Анна, стараясь идти предельно осторожно, наступала на один из них. Тишина разлеталась от этого лёгкого шума и тут же возвращалась, а девушка стояла, замерев, как статуя, ожидая чего-то, но ничего не происходило. Неподвижное молчание было хуже всего, оно изводило её, заставляя ещё внимательнее прислушиваться к каждому шороху и ещё медленнее лавировать в мастерской.
