— Да-да, вижу! А по Марсу червяки расползаются.
Мадам обнимает меня за плечи и прижимает к себе. От нее пахнет увяданием и дымом.
— Ах, любовь! Вот чего лишился наш мир. Любви больше нет, только ее иллюзия. Именно она притягивает мужчин к моим девочкам. В ней-то все и дело.
— В чем именно? — уточняю я. — В любви или в иллюзии?
Мадам смеется и снова притягивает меня к себе. Мне вспоминается долгая прогулка с Воном по площадке для гольфа, случившаяся одним холодным утром, и то, как его присутствие словно стирало из мира все доброе. В тот момент мне казалось, будто меня обвил своими кольцами удав. А тем временем мадам подводит меня к вращающемуся кольцу огней. Почему люди из первого поколения так любят коллекционировать всяческие удивительные вещи? Меня бесит собственное невольное любопытство.
— А ты неплохо знаешь français, — оживленно произносит мадам. — Но могу спорить, что сейчас произнесу слово, которого ты не слыхала. — Ее зрачки напряженно расширяются. — Карнавал.
Я знаю это слово. Отец пытался объяснить нам с братом, что такое карнавалы. Праздник, когда праздновать нечего, так он говорил. Я могла это понять, а вот Роуэн не мог; и вот когда на следующий день мы проснулись, вся наша спальня оказалась украшена лентами, а на туалетном столике нас поджидал торт с десертными вилочками и клюквенная газировка, моя любимая. Мы почти никогда ее не пили — ее было очень трудно достать. В тот день мы не пошли в школу. Отец играл на пианино странные мелодии, и мы праздновали без всякого повода — не считая того, что все мы живы.
— Карнавалы существовали именно для этого, — говорит мадам. — А конструкцию, на которую ты смотришь, называли чертовым колесом.
Чертово колесо. Единственное, что не гниет и не ржавеет на этом пустыре с заброшенными аттракционами.
Оказавшись достаточно близко, я вижу, что на колесе закреплено множество сидений, а в нижней точке оно почти соприкасается с лесенкой. Облупившаяся надпись гласит: «Посадка здесь».
— Конечно, оно не работало, когда я его нашла, — добавляет мадам. — Но мой Джаред просто гений во всем, что касается электрических устройств.
Я ничего не отвечаю, запрокидываю голову и смотрю, как на фоне ночного неба вращаются сиденья. При движении колесо издает ржавый скрипучий стон, и на мгновение в зловещей и звонкой музыке я слышу смех.
Вот так когда-то смотрели на чертовы колеса мои родители. Они были частью этого навсегда потерянного мира.
Один из пареньков, прислонившийся к ограде у аттракциона, смотрит на меня с подозрением.
— Мадам? — вопросительно произносит он.
— Останови его, — приказывает она.
Прохладный ветер полон старинных мелодий, запаха ржавчины и странных экзотических духов мадам. Пустое сиденье останавливается перед лесенкой там, где я стою. Браслеты мадам звенят и гремят, она кладет ладонь мне на поясницу и подталкивает вперед со словами:
— Иди, иди.
Кажется, я не смогла бы удержаться ни в какой ситуации. Я взбираюсь по ступенькам. Металл вибрирует под моими ногами. Когда я усаживаюсь, кресло чуть качается. Мадам садится рядом и опускает сверху поручень, который нас «запирает». Колесо начинает двигаться. Когда мы медленно возносимся в небо, я на секунду перестаю дышать.
Земля все удаляется и удаляется. Шатры похожи на яркие круглые свечи. Девушки двигаются вокруг них призрачными тенями.
Ничего не могу с собой поделать — подаюсь вперед в изумлении. Это колесо в пять, десять, пятнадцать раз выше того маяка, на который я забралась во время урагана. Оно даже выше, чем ограда, державшая меня в плену, когда я была женой Линдена.
— Это самое высокое строение в мире! — говорит мадам. — Даже выше, чем шпионские башни.
Я никогда не слышала ни о каких шпионских башнях, но сомневаюсь, чтобы они могли быть выше, чем фабрики и небоскребы Манхэттена. Даже это колесо не может претендовать на такое. Однако, возможно, оно — самое высокое строение в мире мадам. В это я могу поверить.
Мы поднимаемся к звездам, которые кажутся пугающе достижимыми, а мне ужасно не хватает брата. Он никогда не был склонен к причудам. После смерти родителей он перестал верить во все, что являлось более необычным, чем кирпич и известка, и менее ужасающим, чем переулки, где девушки превращались в бездушных кукол, а мужчины оплачивали пять минут, проведенные с их телами. Роуэн был занят лишь выживанием — своим собственным и моим. Но даже мой брат при всем своем практицизме затаил бы дыхание, оказавшись на такой высоте, с огнями и ясным ночным небом над головой.
Роуэн. Даже его имя кажется мне сейчас далеким.
— Смотри, смотри! — оживленно жестикулирует мадам.
Девушки в грязных экзотических нарядах толпятся внизу. Одна из них кружится, ее юбка раздувается, а смех похож на икоту. Какой-то мужчина хватает девушку за бледную руку, а она продолжает смеяться, спотыкается и размахивает руками, пока он тащит ее в ближайшую палатку.
— Уверена, ты никогда не видела таких красивых девушек, как мои, — говорит мадам.
Но она ошибается, я видела. Видела грациозную Дженну, чьи серые глаза мерцали, едва поймав луч света. Она кружилась и пела в коридорах, и постоянно читала какой-нибудь любовный роман. Слуги краснели, отводя взгляды, настолько она подавляла их своей уверенностью в себе и очаровывала кокетливыми улыбками. Здесь Дженна стала бы королевой.
— Они хотят лучшей жизни. Они сбегают и приходят сюда, ко мне. Я принимаю у них роды, лечу простуды, кормлю, слежу за тем, чтобы они не запаршивели, дарю им красивые заколки и ленты для волос. Они приходят сюда и ищут меня. — Старуха довольно ухмыляется. — Может, ты тоже обо мне слышала. И пришла ко мне за помощью.
Она хватает меня за руку с такой силой, что качается кабинка. Я пугаюсь, что мы перевернемся, но падения не происходит. Мы прекратили подъем — мы на самом верху. Я перегибаюсь через бортик. Пути вниз нет, меня охватывает страх. Этой штукой командует мадам. Если прежде я не была целиком в ее власти, то сейчас точно беспомощна.
Я заставляю себя успокоиться. Ни за что не доставлю этой женщине удовольствия наблюдать за моей паникой. Моя слабость — это ее вседозволенность.
Но все равно у меня стучит в ушах.
— Тот паренек, с которым ты сюда пришла… ведь не он подарил тебе это чудесное обручальное кольцо.
Это не вопрос. Она пытается стянуть кольцо с моего пальца, но я сжимаю кулак и отодвигаюсь.
— Вы оба явились мокрые, как мыши, — говорит она. Ее смех скрипит, словно ржавая подвеска нашей кабинки. — Но на тебе сплошной блеск и жемчуг. Настоящий жемчуг. — Она смотрит на мой свитер. — А он одет, как жалкий слуга.
