— О какой помощи они просили?
— Слего сначала выспросил, когда и где я богов слышу да в какое время. Я ему все рассказал, и он сразу приказал вещи собирать, еду, все дела. Нехорошо это было все… Да, нехорошо. Они закон попрали, от Слего девчонка беременная была, не от Хауна, это я точно знаю. Вот и бежали…
— Но все равно ты помог им, да?
— Я хоть и молодой да пустоголовый был, да понял сразу: если я не подсоблю, то им конец. И про себя сразу смекнул, что не просто так Слего меня в это место поселил… Это же не простое место-то. Мне местные растолковали, что иногда дикарки да беглянки встречаются, как живые, так и мертвые. До Мэзавы недалеко, и тайных путей несколько, но далеко не все доходят до цели живыми. И боги, конечно, часто показываются, доводят до смерти или сумасшествия грешников… Оно все больно сложно, ты не поймешь…
— Еще как пойму! Расскажи про богов!
Треден покачал головой и продолжил рассказывать про Слего:
— Я пригодился Слего с мэзой как рабочая сила: взял вещи свои, ихние, оружие, да пошли мы. Слего нас сам вел, пока мы не услышали богов; ни-ов, как сейчас помню, сначала обрадовался, побежал к богам, а как ближе подошел, весь померк, обессилел, и буркнул что-то про ошибку и блуждание врат. Я еле успел его оттащить, а то бы боги его того, совсем сгубили…
— Блуждание врат? — уточнила я; я вся превратилась в слух и ловила каждое слово бородача.
— Да… Буркнул он это, и к мэзе, успокаивать. Та ревет и говорит: умрем, казнят… Он ее успокаивает и говорит – у меня карта есть, до Мэзавы дойдем, в живых останемся. Пошли мы в Мэзаву. Долго шли, тяжело – да и как иначе с беременной мэзой? Живот у нее огромный был…
— Может, ты до нее просто не видел беременных?
— Видел декоративок пузатых, но у этой мэзы большой живот был, особливо по сравнению с ней самой, худосочной бедняжкой. Все равно красивая была, — проговорил Треден, пребывая во власти воспоминаний, — беленькая, нежненькая, с огромными желтыми глазами…
— Желтыми? Как у Зена?
— Да, — очень тяжко вздохнул Треден. — Глаза у него как у нее, один в один. Только у девочки той взгляд был добрый, ласковый, пуганый, а у Зена с малолетства дикость в глазищах горит… и злость. Будто знает, как с ним обошлись после рождения.
— Как? Как с ним обошлись?
Птенец снова попытался клюнуть меня, но я внимания не обратила, захваченная рассказом.
— Дошли мы до Мэзавы, только сами этого не поняли, думали, что блуждаем, что карта врет, — продолжил Треден. — У девочки желтоглазой роды начались. Мы расстелили ей прямо в кустах плащ, уложили… Я пошел воду искать, Слего с ней остался. Ох, Ирина… как же долго я искал, как долго… Когда я вернулся… — мэнчи замолк и опустил глаза.
Я не посмела его торопить. После недолгого молчания Треден уже другим, более сухим голосом закончил:
— Когда я вернулся, в кустах было натоптано и кровища. Слего… я насчитал пять ударов в грудь. Парня убили, оскопили, а то, что отрезали, сунули в рот. Еще с плеча срезали татуировку ни-ов и бросили рядом, как тряпочку… Опорочили, осквернили человека… Он такой смерти не заслуживал.
Я протянула руку и опустила на плечо Тредена. Мэнчи поднял руку и опустил на мою ладошку. Я почувствовала, что его теплая шершавая ручища дрожит.
— Вот тут-то я и понял, что мы на месте, что мы в Мэзаве. Нас засекли, — глухо промолвил Треден. — Надо было бежать, спасаться, но я не мог уйти, оставив так Слего. Я кое-как вырыл яму да похоронил его… Мне не было страшно, что меня найдут и так же разделаются. Я был зол, Ирина. Я не понимал, к чему такая жестокость. Закончив, я отправился домой и по пути уловил слабый писк в траве… Склонился, а там младенчик. Страшный, в кровище и слизи. Потом нашел место, куда они отволокли мэзу, где она родила. Там тоже кровь была, но меньше, и следы всякие… Она родила ребенка, и это оказался мальчик. Они взяли да выкинули его... Даже не смилостивились на быстрое убийство…
— Боже мой, — выдохнула я, и Треден тут же среагировал, но не так, как обычно. Вместо того чтобы ругать меня за то что я упоминаю бога, он произнес возбужденно:
— Боги увидели это, и послали меня на спасение Зена. Да, да! Я тогда сокрушался, что ушел за водой надолго, но ведь это и спасло Зена. Приди я раньше, меня бы убили вместе с ними… а так мы спаслись, и теперь Зен – сильный мужчина. Теперь при встрече бояться надо им.
Услышав в голосе мэнчи несвойственную ему злорадность, я сказала:
— Я не хочу никого оправдывать, Треден, но, думаю, понимаю, откуда такая жестокость. Некоторым декоративкам все-таки удавалось сбежать в Мэзаву, и они наверняка рассказывали, как с ними обращались: клеймили, насиловали, били, продавали, как вещи… Жестокость порождает жестокость.
— Знаю я… В Империи нехороший порядок и жизнь тяжелая. Но что-то я не слыхал, чтобы младенцев безвинных выбрасывали умирать, если те были не того пола. У нас выхаживают всех, даже больных и уродов. Каждый человек имеет право на жизнь! Каждый чем-то ценен.
— Эх, Треден… В идеальном мире, наверное, так и есть – каждый ценен и царит доброта. Но даже там, откуда я родом, когда то во время войн детей врагов на колья поднимали. Что-то есть темное и неконтролируемое в самой нашей человеческой сути…
— Вот именно. Вот зачем я тебе это рассказываю. Любят у нас болтать о том, что в Мэзаве все добрые да хорошие. Но это не так! Даже если ты сама мэза, тебе надо быть осторожной. Если мы с Зеном попадемся местным на глаза, нас прикончат сразу, но ты – другое дело. Они тебя не тронут. Но осторожность не помешает все же.
— Кстати, вопрос. Как это ты решился на такое опасное путешествие? Ведь знаешь, чем это может кончиться.
— Сказать по правде, — признался Треден, — у меня такое чувство, что все повторяется: молодые дураки, бегство, Мэзава… Вот я и пошел с вами, приглядывать. Может, боги меня вам в защитники назначали. Может, снова мне доведется кого-то спасти.
— Э-э, нет! — возмутилась я. — У нас совсем другая ситуация. Так что, пожалуйста, давай без всего этого. И вообще, настройся на позитивный лад! Вы с Зеном доберетесь, куда хотели, а я – куда хочу я, и все будут довольны.
Бородач хмыкнул, всем своим видом выражая сомнение. Да и мне, в общем-то, стало не по себе от его рассказа. Уже второй человек предостерегает меня насчет Мэзавы. Но больше мне некуда идти… разве что домой. Но как попасть домой? Увы, пока у меня нет ясного ответа, одни только домыслы да предположения.
Мы продолжили путь с утра. Вьюга, побушевав, унесла с собой морозы; заметно потеплело, и снег стал снова мягким, податливым. Мы шли за Зеном по дороге, которую он выбрал для нас вчера – с одной стороны горы, с другой – лес, а впереди неизвестность. Как человек, совершенно не приспособленный к таким переходам, да к тому же плоховидящий, я просто тащилась вслед за мэнчи, старалась не выронить лыжи из рук, надеялась, что птенец не поднимет ор, требуя очередного кормления, и вздрагивала от каждого звука. Мне казалось, что ослепительные снега в горах только и ждут момента, чтобы сойти да погрести нас под собой. В дополнение ко всему этому, у меня еще и началось расстройство кишечника, что неудивительно, если вспомнить, чем мы питались последние дни.
Недовольство изливалось из меня порционно, горестными вздохами. Я притормаживала, когда низ живота особенно чувствительно прихватывало, прикидывала, куда можно отбежать в случае, так сказать, «аварии», и ненавидела весь окружающий мир и саму себя в придачу. На кой черт я поехала на Алтай? Почему не послушала себя и не улетела в теплые края греть бока? Не было бы тогда никакого перемещения, не было бы тогда никакой Циты!
Зен остановился и, повернувшись ко мне, спросил:
— Что с тобой? Еле плетешься, вздыхаешь.
— Со мной Цита, — угрюмо пробурчала я, глядя на мэнчи исподлобья.
— Что? — не расслышал он.
— Живот болит! — рявкнула я.
