— Мало того, ваше величество, я добавлю к вашей ауре специфичные вкрапления! Даже если случайно вас заметит целитель моего уровня, он не догадается об их искусственном, так сказать, происхождении. Это будет идеальная маскировка. Идеальная королевская беременность, так сказать.
— Допустим… — несколько нервозно повторила королева. Задумалась. — Но роды-то, роды! Вы же знаете, что рождение наследника подразумевает присутствие множества свидетелей. Рожать-то должна я сама! Что вы на это скажете?
— Что всё пройдёт согласно протоколу, ваше величество. Рожать будет настоящая роженица, но под вашей иллюзией. Причём иллюзию мы закрепим задолго до родов, чтобы окружение, так сказать, привыкло и ни в чём не сомневалось… Вот почему я оговорился, ваше величество, что один не справлюсь с такой грандиозной постановкой: нужно как следует всё продумать, задействовать людей, средства, привлечь охрану, обеспечить убежище для…
Алиса прервала его нетерпеливым жестом.
— Поняла. Это я беру на себя. Стало быть…
Мелодичный звон, возвещающий о наступлении полудня, заставил её умолкнуть. Алиса с досадой покосилась на циферблат и взглянула на медика, отчего-то вдруг побледневшего. Стремительно наклонилась к нему через чайный столик:
— Имя этой беременной сучки! Ну? Имя!
Тот, закатывая глаза, синел лицом, откинувшись на спинку кресла. Скрюченные пальцы судорожно цеплялись за шейный платок в безуспешной попытке ослабить узел. С сожалением глянув на задыхающегося, молодая женщина быстро поменяла местами чашки, содержимое гостевой выплеснула в камин, протёрла стенки батистовым платком, наполнила свежим чаем…
Что ещё?
Бесстыдно сунуть руку умирающему за пазуху и сорвать обнаруженный медальон. Пригодится. Пусть Долорес глянет…
…и лишь тогда с перепуганным лицом опрокинуть своё кресло, будто бы в панике, броситься к дверям и закричать срывающимся голосом:
— Ко мне! Сюда! Мэтру плохо, боже мой, он, кажется, умирает!
Едва не слетели с петель массивные створки, пропуская застрявших и мешающих друг другу гвардейцев и фрейлин. Начался переполох. Девушки хлопотали над перепуганной королевой, один из гвардейцев безуспешно пытался привести в чувство лейб-медика, другой послал за его помощником… Но вот мэтр захрипел и затих, последний раз судорожно дёрнув ногами, и странно вытянулся в кресле. Алиса с тайным облегчением зарыдала:
— Ужасно! Ужасно! Я не выдержу! У меня на глазах… Что с ним?
И вдруг затихла.
Осторожно приложила руку к животу.
— Мне… нельзя волноваться. Надо быть мужественной ради…
С мольбой протянула руку к некрасивой статс-даме:
— Леди Годфруа, уведите меня отсюда. Уведите. Пусть об этом бедняге позаботятся, но не в моём присутствии: мне теперь особенно нужно беречь душевное здоровье.
Дамы дружно ахнули, подхватили её под руки, бережно, как святыню, препроводили в спальню; раздели, уложили и спешно расселись кружком вокруг кровати, бдя каждая на своём посту и перешёптываясь, перемигиваясь. Ни одной не осталось, чтобы не вгляделась в трогательно побледневшее личико молодой королевы и не пробормотала: «Неужели?.. Ах, вот бы успеть первой сообщить его величеству такую новость!..»
А их королева, сохраняя на физиономии печать вселенской скорби, мысленно ликовала:
«Ну и зачем мне вас проклинать, дорогой мэтр, если есть такие хорошие и никем не определяемые яды? Идеальный приступ грудной жабы получился. Я же чувствовала, что не с добром вы ко мне шли… Впрочем, в какой-то степени вас даже жаль: такие проныры нужны и полезны. Вот только узнали вы чересчур много, да и многого захотели… кстати, так и не сказали, что именно. А ведь интригу такого масштаба из-за пустяка не затевают! Да и шлюшку, брюхатую от Эдварда, не успели назвать. Прямо сейчас рядом с ним крутятся Тильда и Жизель; которая из них? Лишь бы не кто-то ещё, о ком я не знаю… Ничего, вычислю. А за идею спасибо, дорогой мэтр!»
Вздохнув, лицемерно добавила:
«Сожалею, но нынче не ваш день. Придётся как-нибудь справляться без вас».
Не будь вокруг полудюжины дур-фрейлин, она бы сейчас мурчала, как сытая кошка. Только что ей удалось зацапать вкусненького жирного мышонка, а где-то неподалёку, в норках, ещё слышны шебаршение и испуганный писк. Прячьтесь-прячьтесь, мыши, кошка Алиса идёт искать!
…Лишь одна из фрейлин, четырнадцатилетняя Джейн Остин, в силу юного возраста и житейской невинности ничего не сообразившая из творящегося вокруг, с тоской покосилась на сумочку с вышиванием — не время сейчас для рукоделья… и вздрогнула, уловив еле слышное гневное бормотание за неплотно прикрытой дверью будуара. Но, разумеется, не увидела, как в зеркале над камином мелькнул призрачный силуэт… кажется, женский… затуманился и пропал.
Задрожали стрелки часов, и вновь по комнате поплыл мелодичный перезвон, подхваченный по кругу всеми дворцовыми хронометрами. В этот день все они, даже ручные, просигналили о наступлении полудня дважды.
Глава 2
Зареченск, наш мир.
Даша Ковальская
Нынешние сборы Костика в дорогу на первый взгляд ничем не отличались от предыдущих. Алгоритм-то привычный: муж пятый год работал на дальних рейсах, возил в Питер соки и детское питание, а в ответ тащил на местный завод банку, и жил, можно сказать, на колёсах. Приедет, сутки отдохнёт, выспится — и опять в дорогу. Дежурная сумка наготове (смена одежды и всякие туалетные мелочи), в холодильнике опять-таки дежурные контейнеры с нарезкой и парой салатов плюс минералка без газа: в любой момент загружайся и езжай, разве что дождись от жены термоса крепкого кофе. У Даши всё было расписано так, чтобы Костик не заморачивался, в какое бы время суток его ни сдёрнули в рейс. А дёргали часто.
Что поделать, нынче многие так живут и работают. И до пандемии было нелегко, одно время Дашутка подумывала, глядя на мужа, предложить ему найти работу полегче… но потом её перевели на удалёнку и малость урезали в зарплате. Потом, по факту, оказалось, что не на малость, а чуть ли не на треть! А с учётом отмены радующих когда-то премиальных и доплат — считай, половину зажали. Тут о смене работы не заикнёшься, надо держаться за то, что есть. Костик вон держится, хоть и тяжело; значит, и она сумеет. Ради него. Ради Ксюшки.
В этот раз, как и обычно, содержимое дорожной сумки было обновлено с вечера, а сухой паёк добавлен утром, самым ранним: традиционно Константин выезжал затемно, часа в три, чтобы успеть проскочить по свободной трассе как можно дальше. Сборы как сборы, за исключением какой-то нервозности мужа. Да вот ещё странность: относя термос в прихожую, вместо одной дорожной сумки, кочующей из рейса в рейс, Даша обнаружила две. Вторая, объёмная, с которой когда-то молодожёны Дарья и Костик Ковальские объездили всё Черноморское побережье, приткнулась в углу, под дверью. Плотно набитая, светло-бежевая она почти сливалась с цветом обоев, а потому не сразу бросилась в глаза. В недоумении Даша потянулась к ней…
И тут из своей комнатушки отчаянно вскрикнула Ксюша.
Если в три часа ночи плачет дочь — неважно, сколько ей лет. Да, не грудничок, но в полновесные двенадцать своих проблем может хватать. Тем более что давно уже в их семье научились прислушиваться к каждому дочкиному вскрику или стону: было с чего. Последние полгода, правда, выдались спокойными, просто подарок судьбы, но Даша, как всякая мать ребёнка, опасно и долго переболевшего, всё это время жила как на вулкане, подсознательно ожидая: а вдруг…
— Ма-а… — икая от страха и кривя губы, пролепетал ребёнок, оттянув штанину пижамы и уставившись на собственную ногу круглыми от страха глазищами. — Это ведь не оно, а? Скажи, что нет! Это ведь не снова?
— Спокойно, детка.
Сказала-то Даша бодро, а у самой похолодело в груди.
Потянулась к настенному выключателю. Светлячок ночника тотчас потускнел и растворился в ярком свете, затопившем детскую. Кое-как — ноги вдруг стали негнущимися — Даша присела на корточки перед кроватью, обеими ладонями обняв детскую ступню, такую же белокожую как у неё… и с внутренним содроганием уставилась на покраснение чуть выше щиколотки, диаметром сантиметров пять. Пока только покраснение, без зловещего багрянца.
