Отвожу глаза — некоторые уже заметили, что я глазею. Но взгляд как будто сам возвращается. Картинка впечатывается в мозг. В голове проявляется мысль, как призрак на поляроидном снимке.
— Три грейпфрутовых, — говорит Джули бармену, и тот с едва заметным смущением принимается выжимать соки. Садимся у стойки, девушки начинают болтать о своем. Музыка их голосов заглушает бренчание музыкального автомата — но затем и она уходит на задний план. Я смотрю на телевизор. Я смотрю на людей. Их угловатые кости просвечивают сквозь мышцы. Чуть не рвут туго натянутую кожу. Я вижу их скелеты, и меня осеняет: это зародыши Костей. Это прообраз их извращенных, высохших умов.
Вселенная сжимается. Память, потенциал — все опивается до минимальных объемов, превращается в мельчайшие крупицы, пока и с них не облетает последняя частичка плоти. Центр черной дыры, бездна вечной неизменности — таков мир Костей, этих мертвоглазых паспортных фотографий, запечатленных в тот самый миг, когда они окончательно отказались от человечности. В тот беспросветный миг, когда они оторвали от себя последнее волоконце и зашвырнули его в пропасть. Теперь не осталось ничего. Ни мысли, ни чувства, ни прошлого, ни будущего. Ничего, кроме отчаянной нужды сохранить все как есть, как было всегда. У них нет выбора. Или вечный замкнутый круг — или погиб-путь во взрыве цвета и звука, исчезнуть в необъятности небес.
И вот мысль гудит в моей голове, шепотом бежит по нервам, как по телефонным проводам: а что, если столкнуть их с накатанного пути? Чуть пошатнув их устои, мы уже добились слепой ярости. Вдруг можно создать что-то настолько новое и невероятное, что они сломаются? Сдадутся? Рассыплются в прах и развеются по ветру?
— Р, — окликает Джули, ткнув меня в плечо, — ты где? Опять замечтался?
С улыбкой пожимаю плечами. Мой словарный запас снова меня подводит. Я должен как-то поделиться тем, что думаю, и чем скорее, тем лучше. Что делать, я пока и сам не знаю, но в одиночку у меня нет никаких шансов.
Бармен приносит наши соки. Мы с Норой с сомнением изучаем светло-желтое содержимое трех коктейльных стаканов. Джули, глядя на нас, ухмыляется:
— А помните, в детстве чистый грейпфрутовый сок считался напитком для самых крутых? Типа виски для детей.
— Ага, — смеется Нора. — А яблочный и всякие там смеси — это для слабаков.
— За нашего нового друга Арчи. — Джули поднимает стакан. Приподнимаю свой, девушки об него чокаются. Пьем. Я не то чтобы чувствую вкус, но сок находит старые ранки во рту, укусы, о которых я и не помню, и жжется.
Джули требует повторить, и когда заказ приносят, вешает сумку на плечо и встает.
— Сейчас вернусь, — сообщает она и уносит стаканы в туалет.
— Что она… делает?
— Не знаю. Ворует наш сок?
Мы сидим в неловкой тишине — друзья друзей, — отсутствием Джули лишенные всего, что между нами было общего. Через пару минут Нора наклоняется ко мне:
— Ты понял, почему она сказала, что ты мой парень, да?
Дергаю плечом:
— Ага.
— Это ничего не значит, просто Джули хотела отвлечь от тебя внимание. Если бы она сказала, что ты ее парень, или друг, или просто знакомый, Гриджо бы из тебя последнюю жилу вытянул. И вообще, если бы он всерьез принялся тебя разглядывать… грим все-таки не идеальный.
— Я пони… маю.
— Кстати, чтобы ты знал. Когда она повела тебя к своей маме, я чуть с ума не сошла.
Вопросительно поднимаю брови.
— Она ни с кем о ней не говорит. Даже Перри только через три года рассказала. Не знаю, что все это для нее значит… в общем, такого, как сегодня, ни разу не было.
Я смущенно рассматриваю барную стойку. На лице Норы появляется до странного нежная улыбка.
— Знаешь, ты немного похож на Перри. Замираю, снова чувствуя, как в горле закипает стыд.
— Не знаю чем. Ты, конечно, не такое трепло, но в тебе есть что-то… та же искра, что ли. Когда мы только познакомились, он был такой же.
Мой рот давно пора зашить. Честность еще ни разу не приносила мне ничего хорошего. Но больше я не могу молчать. Слова неудержимы, я будто не говорю, а чихаю.
— Я его убил. Съел… мозг.
Нора поджимает губы и кивает:
— Угу. Я так и думала.
Я теряюсь.
— Что?
— Я ничего не видела, но два и два сложить нетрудно. Это логично.
Я замираю, парализованный шоком.
— Джули… знает?
— Вряд ли. А если бы и знала, это бы ничего не изменило, — отвечает Нора, сочувственно коснувшись моей руки. — Ты можешь ей сказать, Р. Она тебя простит.
— Почему?
— Потому же, почему и я тебя прощаю.
— Почему?
— Потому что ты не виноват. Виновата чума.
Я жду продолжения. Она уставилась в телевизор, ее лицо осветилось бледной зеленью.
— Джули тебе не рассказывала, как Перри ей однажды изменил?
Нерешительно киваю.
— Ну вот… это он со мной.
Бросаю взгляд на дверь туалета, но Норе, похоже, нечего скрывать.
— Я тогда всего неделю здесь провела, — продолжает она. — С Джули еще не познакомилась. Собственно, так мы и встретились. Я трахнула ее бой-френда, она меня возненавидела, прошло время, мы стали лучшими подругами. С ума сойти, да? — Она опрокидывает свой стакан, чтобы поймать ртом последние капельки, и отставляет его в сторону. — Понимаешь, мир дерьмо, конечно, но это еще не значит, что мы обязаны в нем купаться. Мои в хлам обкуренные родители бросили меня посреди трущоб, кишащих зомби, — мне было всего шестнадцать. Я несколько лет бродила одна, пока не нашла Стадион. У меня пальцев на руках не хватит, чтобы сосчитать, сколько раз я чуть не погибла. — Она поднимает левую руку и хвастается обрубком пальца, как невеста кольцом. — Понимаешь, когда на тебя столько всего давит, надо на все смотреть масштабно. Иначе долго не протянешь.
Смотрю ей в глаза, но ничего в них прочесть не могу. Неграмотный.
— И как это… масштабно? Я убил Перри.
— Слушай, Р, — говорит она, отвешивая мне шутливый подзатыльник, — ты же зомби. Ты жертва чумы. Точнее, был ей, когда убил Перри. И даже если ты изменился — а я очень на это надеюсь, — раньше у тебя не было выбора. Это не преступление и не убийство. Это нечто совсем глубинное, неизбежное. Короче, мы с Джули сечем, понял? — Она стучит пальцем по виску. — Есть такая буддистская пословица. "Ни хвалы, ни вины — все так, как есть". Нам неинтересно искать виноватых, мы просто хотим найти лекарство.
Джули наконец возвращается из туалета и с заговорщическим видом ставит стаканы на стойку.
— Иногда и грейпфрут бывает слабоват, — заявляет она.
