— Я согласна, — сказала Шанталь тоненьким грустным голоском. Кажется, ей уже расхотелось эксматрикулироваться и имматрикулироваться куда бы то ни было.
— А ты, Зин? — спросил Даниэль.
— Я тоже согласна, — сказала Зинаида Васильевна. — Я намного старше вас, поэтому мне проще. Но ни в коем случае не стоит подыхать раньше времени. Всегда надо надеяться на спасение, до последней минуты.
Судя по молчанию, молодые люди с ней согласились.
— Мы уже столько перетерпели, можем потерпеть еще немного.
Голова Даниэля свешивалась с верхней полки. Они с Шанталь влюблено смотрели друг на друга. Зинаида Васильевна встала с постели.
— Знаете, ребятки, мне надоело сидеть в этой клетке. Я не хочу тратить последнюю в своей жизни ночь на сон. Я пойду в коридор — слава Богу, они нас не привязывают. Буду гулять по нашему тюремному пространству всю ночь. А когда рассветет, буду смотреть в окно. — Зинаида Васильевна чересчур весело засмеялась. — Вспоминать буду на том свете нашу последнюю ночь! — И, помолчав, добавила: — Да и вам тоже не мешает побыть вдвоем.
Ребята ничего не сказали.
Зинаида Васильевна вышла в темный коридор, освещенный всего двумя лампочками — по одной в каждом конце вагона. За стеклянной дверью темным силуэтом вырисовывался неподвижно стоящий часовой. С другой, ближней стороны, за дверью, отделяющей вагон от тамбура, на нее, как сомнамбула сквозь стекло, таращил остренькие зенки Дворняшин. Зинаида Васильевна уже давно отметила, что Дворняшин не пьет и не курит. И хотя о желании выпить он громогласно намекал, но ни разу не выпил. Барина боится? И чем-то этот бандюга очень непрост.
Зинаида Васильевна ходила по коридору, примерно по десять метров туда и обратно. Ей казалось, что она гуляет в тюремном дворе. Иногда она видела людей в другой части вагона, выходящих в туалет и с опаской разглядывающих автоматчика. Стала считать свои проходы, насчитала целых две тысячи.
Подсчеты прерывались воспоминаниями о муже, о сыновьях, потом о детстве, о любви к погибшему на войне отцу, которого никогда не видела. О матери, работавшей с утра до ночи, с которой тоже общалась урывками. Почему-то вспомнилась больница. Попала в нее, когда заболела скарлатиной. Зинаида Васильевна поняла, почему вспомнила: больница была похожа на тюрьму. Перед ее мамой ужасно грубо и внезапно закрыли дверь со словами: «Мамаша, уходите! Сюда вам нельзя!» Вспомнила слезы на глазах у матери и ее абсолютное бессилие, полную невозможность защитить своего ребенка. Девочке Зине было восемь лет, она разинула рот и начала так орать, так захлебываться от крика, что, казалось, стены рухнут от этого протестующего рева. Но ничего не произошло. Ее взяла за руку привыкшая ко всему нянька, отвела к стулу перед зеркалом, усадила и стала состригать косички с синими бантиками, приговаривая: «Ишь ты, какие ленты красивые!» Зина постепенно плакать перестала, настолько интересно было ей смотреть на свою беленькую яйцевидную голову. Зинаида Васильевна вдруг вспомнила, что видела недавно что-то подобное. Такой же лысый овал.
О господи, это же Странна 10–47. Бедняга Странна! Не приведи Господь стать как она! Нет уж, как-нибудь здесь взорвемся, подумала Зинаида Васильевна с полной уверенностью, что так оно и будет. Уже начало светать. Она посмотрела в окно, где в мутном предутреннем свете пролетали мимо громадные, бесконечные, безлюдные в такую рань пространства. Зинаида Васильевна в последний раз глянула в тамбур, но Дворняшина там не было. Если бы не блямба на шее, так и убежать можно, подумала она и даже сделала несколько шагов по направлению к тамбуру. Но дворняшинская гладкая голова немедленно обозначилась за стеклянной дверью — он незло ухмылялся. С другой стороны автоматчик по-прежнему стоял на месте, но казалось, что он спит стоя. Она тихонько открыла дверь в свое купе. Наверху было пусто, только горела маленькая лампочка. На средней полке слились в объятиях Даниэль и Шанталь, у обоих были счастливые лица. Они оба постарели за это путешествие, но сейчас этого почти не было заметно. В сеточке на стенке лежали два пластмассовых ингалятора Даниэля, синий и белый, — значит, он ими пользовался. Наверное, из-за никому не нужного пыльного ковра на полу.
Уже совсем рассвело. В соседнем купе не к месту запели. Зинаида Васильевна слушала, как поют по-украински Эдик и Фаина. Здорово пели комсомольцы. Чисто. Красиво до невозможности. Зинаида Васильевна даже прослезилась. Давно она не слышала, чтобы так здорово пели. Она пожалела, что в прекрасном железном мире, куда эти земляне добровольно отправляются, уже не споют, будут только греметь и скрежетать.
— Кто это поет? Неужели эти два фашиста? — удивилась Шанталь.
Они с Даниэлем проснулись и внимательно слушали. Они были так растроганы, что, казалось, забыли, где находятся.
— Это какой-то диалект? — спросил Даниэль.
— Насколько я понимаю, это украинский язык, — предположила Зинаида Васильевна. — А ты говорила, они русские немцы.
А за стенкой все распевали: «Мамо моя солодэнь-ка, як була ты молодэнька, ты ж ходыла так за нань-ком, як тэперь я за Иванком»…
Шанталь уверенно подтвердила:
— По-немецки они говорят в точности как русские немцы.
— Может быть, это все-таки не они?
— Это они, — твердо сказал Даниэль. — Никаких сомнений нет в том, что это они. Вспомни реакцию Дворняшина.
Внезапно все стихло. Пленники чуть не попадали с мест. Поезд судорожно задергался. Наконец, он дернулся в последний раз и остановился. Зинаида Васильевна выглянула в зарешеченное окно.
— Это точно Брест, я узнаю вокзал. Сначала будут менять колеса, потом поедут по Белоруссии. Потом Россия. Может быть, мы ее больше не увидим!
— Мы ничего больше не увидим, — мрачно заявил Даниэль.
В коридоре началось хождение. В купе осторожно постучали. Вошел приветливый проводник с чаем в стаканах с подстаканниками, сахарными брике-тиками в упаковке и бутербродами с колбасой; уютно и даже празднично позвякивали в его руках серебряные подстаканники.
— Доброе утро. Постель можете не убирать. Пожалуйста, чайку.
— Какие деньги принимаете, русские? — спросила Зинаида Васильевна.
— Не волнуйтесь, все уплачено, — сказал проводник.
— Послушайте, молодой человек, как вас зовут?
— Юра, — коротко ответил проводник.
— Послушайте, Юра…
Но Юра уже исчез, закрыв за собой дверь. Вместо Юры дверь открыл Дворняшин и начал командовать обычным своим хамским тоном:
— Чего расселись? Это вам не ресторан! Давайте собирайтесь, сейчас выходим! Дверь не закрывать!
