– Судя по всему, это ужасная эпоха.
– Это мирная эпоха. Хотя, возможно, ей и не хватает очарования, – ответила леди Августа. – После десятилетий этнических и религиозных войн, терроризма и экономических переворотов большинство людей благодарны за прекращение насилия и не протестуют против репрессивных законов. Большинство, – повторила она с ударением, – но не все.
– Экономическое возрождение, о котором вы упомянули, очевидно, еще не дошло до этой части города. – Кэрол перевела взгляд с полуразрушенных зданий на ржавую машину, отъехавшую в сторону, и на мерзкую скульптуру, водруженную на низкое бетонное основание точно в центре площади. – Видимо, правительство еще не расчистило этот квартал после последней войны или потратило деньги на обновление промышленности. У этих рабочих вид явно не процветающий.
– На самом деле они счастливчики, – сказала леди Августа. А когда один из рабочих заметил двух женщин и что-то сказал своим товарищам, те замолчали, уставясь на них, и леди Августа добавила:
– Нам лучше войти в дом.
Она провела Кэрол мимо груды обломков сбоку Марлоу-Хаус, потом по остаткам ступенек вниз на двор к черному ходу. Когда-то здесь была прихожая и дверь с четырьмя большими стеклами в верхней части. Теперь эта очаровательная низкая дверца исчезла, ее заменили прочной деревянной преградой, закрывающей доступ в нижний этаж дома. Леди Августа постучала. Не получив ответа, постучала еще раз, посильнее, но, как и в первый раз, сохраняя определенную последовательность различных ударов.
– Это условный знак? – спросила Кэрол.
– Всегда лучше знать, кто идет. Где же этот человек? Нас могут арестовать, пока он откроет.
Кэрол уже приготовилась спросить, почему их могут арестовать, хотя они ничего не сделали, но деревянная преграда подалась, и человек средних лет с прямыми грязными волосами уставился на нее.
– Впусти нас, БЭС, – приказала леди Августа. – Я привела гостью к твоему хозяину.
– Я никого не называю хозяином. Я свободный человек. – Но БЭС еще немного приоткрыл дверь, чтобы впустить их.
В темном, неприбранном, заставленном вещами помещении Кэрол узнала бывшую кухню. В соседней комнате, где когда-то была столовая для прислуги, она разглядела кровать и комод – очевидно, здесь помещался БЭС. Сам он был одет в многослойную поношенную одежду темного цвета.
– Он в книжной комнате, – сказал БЭС, указывая пальцем на лестницу для прислуги, которая вела наверх. Не сказав больше ни слова, он водрузил на место деревянные засовы и запер их.
– Сюда. – Леди Августа стала подниматься по лестнице.
Кэрол шла за ней. Единственный уцелевший из верхних этажей содержался в чистоте, но нуждался в капитальном ремонте. Прекрасная ореховая обшивка холла была сильно повреждена, а мраморный пол покрыт трещинами. Нескольких черно-белых плит недоставало. Электричества, видимо, не было, потому что на столах и скамьях стояли свечи и масляные лампы. Искусственное освещение было необходимо – все окна забиты неотесанными досками в несколько слоев и не пропускают дневной свет.
Подойдя к библиотеке, леди Августа не остановилась и не постучала. Показав жестом, что Кэрол должна идти с ней, старая леди распахнула дверь и вошла.
На окнах были задернуты тяжелые коричневые занавеси, и поэтому не было видно, что здесь, как и во всем доме, окна и двери, за исключением одной, забиты досками. Книжные полки были почти пусты. На письменном столе горели две свечи в надбитых подсвечниках. Ковра не было. Но несмотря на грустные перемены в обстановке, комната все же странным образом походила на ту библиотеку, которую Кэрол помнила со времени своей службы в Марлоу-Хаус и какой она видела ее в далеком прошлом. В этой комнате граф Монфорт поцеловал ее в тот вечер, когда давали бал в честь их обручения.
За столом сидел мужчина – в этом нельзя было ошибиться; он сидел, наполовину отвернувшись от двери, закутавшись до плеч в одеяло оливкового цвета. Он что-то писал, но Кэрол видела, что его рука замерла, а плечи напряглись, когда они вошли.
– Это ты, Авга? – Услышав этот голос, Кэрол остановилась.
– Я. – Леди Августа шла к нему. – Я привела друга.
– Твоим друзьям здесь всегда рады. – Человек встал, сбросив одеяло с плеч. Он повернулся. Кэрол увидела его лицо и убедилась воочию, что слух ее не обманул.
– Николас!
– Не совсем так, – поправил он, – я Ник.
– Это та женщина, о которой я тебе говорила, когда была здесь в прошлый раз, – сказала леди Августа тому, кто назвал себя Ником. – Она сможет вам помочь.
– Я не буду спрашивать, можно ли положиться на ее честность, – ответил Ник. – Если бы ей нельзя было доверять, ты ее не завербовала бы.
Он протянул правую руку, и Кэрол, словно загипнотизированная, вложила в нее свою и почувствовала, как крепко обхватили ее его длинные мозолистые пальцы.
– Как тебя зовут? – Голос был таким же, каким она его помнила, глубоким и слегка насмешливым. Его мужское обаяние было так велико, что Кэрол потеряла всякое соображение, слыша его голос и чувствуя прикосновение его руки, и не могла произнести ни слова – так заныло у нее сердце. Ник по-своему истолковал ее колебание.
– Здесь ты можешь назвать себя другим именем, если хочешь, но мне нужно знать и твое настоящее имя, – сказал он настойчиво, еще крепче сжимая ее руку. – Мои друзья считают, что назвать свое настоящее имя – значит проявить доверие и дружелюбие.
– Я Кэрол Симмонс, ЗОВИ МЕНЯ «ЛЮБОВЬ МОЯ». СКАЖИ, ЧТО ТЫ МЕНЯ УЗНАЕШЬ.
– Ты будешь Кэр. – Он отпустил ее руку, и Кэрол почувствовала себя осиротевшей, одинокой, заброшенной в чужом мире. Это был ее Николас, и все же это был не он. Сердце говорило, что это тот человек, которого она любит, но рассудком она понимала, что это не так, что этого не может быть.
Он стал разговаривать с леди Августой, и Кэрол воспользовалась этим, чтобы как следует рассмотреть его. Теперь она увидела разницу между Николасом, графом Монфортом, и Ником, человеком из будущего. Волосы у Ника такие же черные и блестящие, но прямые, на затылке завязанные тесемкой в конский хвост. Одет он в такое же поношенное темное одеяние, какое она видела на Бэсе и на рабочих на площади – толстую черную рубашку с раскрытым воротником, темно-серые брюки, свободную серую куртку. На локтях и коленях заплаты, но одежда чистая.
Ник выше, тоньше и как-то крепче, чем тот, кого она любила в XIX веке. Скулы выдаются больше. Но крупный, красиво изогнутый рот тот же, и глаза такие же острые и испытующие, как были, хотя ей не хватало таящихся в них привычных насмешливых искорок. Впрочем, она понимала, почему этих искорок нет. В это время и в таком месте не до смеха.
