в святилище.
– Мы успели помешать этому чудовищу с равнин! – зло выплюнул отец, потрясая кулаком. – Но за это боги отняли у меня сына!
– Конфликт с Лестрой нам не нужен, – резонно заметила одна из старейшин – равнодушная сухая женщина с изборождённым морщинами лицом. – Согласно слухам, Зверь-из-Ущелья – внебрачный сын Брейгара Инглинга и его доверенное лицо, дехейм.
– Мы должны отомстить! – закричал кто-то.
Они говорили, а у меня в голове стучали медные молоточки – эти звуки вспарывали виски, перед глазами плыло алое марево, размывая силуэты.
– …а если они захотят мести…
– …торговое соглашение…
– …нам не выгодно…
– ...мы не выстоим...
Слова, слова, слова… Ноги подкашивались, и я невероятными усилиями заставляла себя стоять и не падать.
Мы не могли быть вместе изначально. Мы были обречены. Но я была упряма и не желала это признавать, и в итоге цена за любовь оказалась слишком высока. Неподъёмна.
И раз за разом я спрашивала себя – почему? Ну почему мы настолько несвободны?
Орма больше нет. Отец разбит. Сам Ренн…
Я сглотнула холодный тугой ком.
Мой лестриец мёртв.
Или, если допустить хоть маленькую капельку надежды, тяжело ранен и находится при смерти. А наши народы, с трудом поддерживающие мир на протяжении двух столетий, могут ополчиться друг на друга. Вряд ли лорд Брейгар закроет глаза на случившееся, даже если его убедят в том, что Реннейр сам виноват, и искатели только защищали честь рода.
Матерь Гор, что же делать?
– Сейчас мы проведем голосование. Черные камни в кувшин кидают те, кто считает, что Рамона из дома Алого Камня виновна. Белые – что невиновна. Потом произведем подсчет при свидетелях.
***
– Поздравляю, – довольный голос вспорол тишину. – Тебя признали невиновной.
Я даже головы не подняла. Сидела, сцепив руки на коленях, отгородившись от всех завесой из волос. Внутри скалились чудовища, драли на клочки отравленными когтями. От боли я не могла дышать.
– Теперь тебя все жалеют.
– Вы не сказали им о пророчестве? – я вскинула голову и перехватила взгляд Матушки Этеры.
Она долго смотрела на меня, думая о своём, а после заговорила:
– Недаром мудрецы древности говорили – меньше знают, крепче спят. Будет хорошо, если эта тайна умрёт вместе со мной.
Нехорошо прозвучали эти слова, и я ощутила инстинктивную потребность закрыться. Эта женщина, которую я когда-то уважала всей душой, подавляла меня, сковывала волю. Она заслуживает лишь ненависти.
– А отец знает?
Матушка неопределённо пожала плечами и посмотрела вбок. Я уже догадывалась – она могла поделиться лишь с отцом этой информацией, ведь чувства, когда-то связывающие их, не могли пройти бесследно.
– Зачем я вам? – решилась задать вопрос. – Теперь я бесполезна, Дар пропал. Я не чувствую камней, не слышу голоса Матери Гор. Она меня покарала...
– Ты сама себя покарала, – непреклонно оборвала мои излияния Матушка Этера. – Чувство вины и боль утраты не дают тебе использовать Дар, ты неосознанно поставила на него запрет.
– Я?.. Это сделала я сама? – совсем запутавшись, поднесла ко рту указательный палец и до боли закусила фалангу. Нервная дрожь зародилась в глубине моего существа, тело окутал неприятный холод.
– Магия завязана на чувствах и эмоциях. Особенно сильные способны пробудить её, замкнуть или выжечь дотла. Но сразу после ритуала Дар вернётся, – как ни в чем не бывало произнесла Верховная. – А твоя душа найдёт исцеление и покой.
Исцеление, покой... Похожие на смерть. Может, лучше действительно умереть?
– Выходит, Дар запереть нельзя? Только отобрать, как это случилось со старейшиной Ольдом? – спросила я, потому что любопытство пересилило.
Верховная потёрла морщинку между бровями, будто что-то вспоминала.
– Запереть его можно только у ребёнка, пока Дар ещё не успел войти в силу. Каменные жрицы способны на это, но на моей памяти этот ритуал ни разу не применялся. А пока, Рамона... – она мазнула по мне взглядом, будто кистью, смоченной в ледяной воде. Даже волоски приподнялись от озноба. – ...готовься. Успокой думы, помолись. Время у тебя ещё есть.
С этими словами она удалилась, оставив меня одну – вариться в собственных мыслях.
Глава 26.
Путь занял больше времени, чем ожидалось. Только ближе к сумеркам я приблизился к лохматой громадине Лествирского леса, измучив Чалую долгой скачкой и вымотав себя так, что открылась рана в боку. Кровь пропитала повязку и испачкала вещи, я чувствовал, как с каждым движением внутри что-то натягивается, грозясь лопнуть. От боли и голода кружилась голова.
Но на чистом упрямстве продолжал двигаться дальше. Как будто я понял, что всё было пережито ради того, чтобы я попал именно сюда. В это место.
Все мои сны, все предчувствия, этот пожирающий меня огонь вели именно в эту точку – к заброшенному деревянному срубу. Может, мне было предначертано свыше получить рану от руки Орма и пережить смерть вместе со вторым рождением? И ради этого я должен был встретить Рамону?
При мысли о ней в груди привычно задрожали тонкие струны – и больно, и тоскливо, и до невозможности сладко.
Дверь я вынес ногой. Ржавый засов отозвался недовольным скрежетом, из-под крыши посыпалась труха.
На меня дохнуло пылью и затхлостью. Но, несмотря на то, что здесь давно не жили люди, вещи хорошо сохранились, и дикие растения не разрушили пола и стен. Этот домик выглядел так, будто его хранила неведомая сила.
Я огляделся, подмечая каждую деталь. Всё как в моём сне.
Между лопаток скользнули мурашки, и я замер на несколько мгновений, пытаясь справиться с эмоциями. Рана всё так же сочилась кровью, но я уже не обращал на неё внимания.
Гораздо интереснее – узкая деревянная кровать с брошенным поверх одеяла женским платком. И стол, на котором стояли две чашки, будто хозяйка вышла на улицу набрать воды и собиралась в скором времени вернуться.
Скрип половицы как хриплый выдох.
Я шагнул вперёд.
На каменной печи изящная глиняная ваза с засохшим букетом – цветы такие хрупкие, что, дунь ветер посильней, рассыпятся прахом. Как символично.
От этих мыслей я, дехейм лорда и человек, давно утративший всякую сентиментальность, очерствевший душой, убивающий врагов без жалости и дрожи, почувствовал, как запекло в глазах.
Так странно было касаться вещей, которые когда-то держала в руках мать. Женщина, которую я никогда не знал, и которая была мне почти чужой. Но, несмотря на это, в груди всколыхнулось сожаление
