рубиновыми глазками. – Я лично зачаровала его, нашептала всё, что ты должна будешь сказать на суде.
Конечно, сопротивление безжалостно подавили. Украшение было тяжелым и холодным – этот холод заполз под кожу, оплел щупальцами вены. Врос в меня на тонком духовном уровне, и сама я не смогла бы от него избавиться. И чувствовала себя так, будто во мне что-то надломилось – не было силы на борьбу. Я сгорела, как лес в пожаре, а проклятый браслет тянул и тянул из меня соки.
Верховная довольно улыбнулась и положила ладонь мне на макушку.
– Теперь всё будет хорошо, дитя.
В ответ на это заявление, сделанное самым благостным голосом, захотелось истерически расхохотаться, но получилось только зубами скрипнуть и процедить:
– Как только вам не противно?
И добавила, когда так и не дождалась ответа:
– А ведь когда-то я вас уважала.
Суд состоялся в главном святилище. Внутрь принесли тяжёлые каменные скамьи и расставили рядами так, чтобы они образовали полукруг. В первых рядах сидели наиболее знатные и богатые жители Антрима и старейшины, за ними – жрицы. Я не всматривалась в лица и не хотела, чтобы они все на меня глазели, но каждое мгновение чувствовала, как по мне скользят презрительные, осуждающие или просто сочувствующие взгляды. Они впивались в кожу иглами, хотелось отряхнуться, но я стояла у алтарного камня подобно статуе – руки опущены, как и взгляд. Из-за артефакта Верховной я чувствовала себя куклой на ниточках, роль которой уже давно определил опытный кукловод.
Интересно, не мучает ли Матушку Этеру совесть?
Сквозь завесу ресниц я увидела и отца – посеревшего и ещё больше состарившегося. Внезапно меня окатила волна острой жалости. Ему ведь тоже нелегко, все надежды рухнули, смысл жизни утерян. Отец был жесток ко мне, но я его понимала.
А сейчас как же хотелось убежать прочь... Подальше от людей, которые решили, что я не могу любить, что они знают лучше, как мне жить и что делать. Убежать туда, где солнце купается в алом маковом море, а ветер играет колосьями пшеницы.
Наконец, один из старейшин поднялся и возвестил о начале суда.
– Мы собрались здесь для того, чтобы определить, виновна ли эта жрица – Рамона из дома Алого камня, в нарушении традиций и греховной связи с чужаком, – каждое слово хлестало как плеть, а устремленный на меня взгляд клеймил, как преступницу. – Вам слово, мастер Роран.
Я хотела заткнуть уши, чтобы не слышать того, что говорит отец. Он пытался выгородить меня и представить жертвой, только я знала, что это не так. Я виновата, ещё как виновата!
Перед Ренном. За то, что не смогла от него отказаться.
– Мою дочь опоили, она не могла позвать на помощь... – говорил отец, тяжело дыша. – Внутреннее чувство велело мне проверить её комнату...
Я не могла это выносить. Все слова – ложь! Кровавый камень Матушки Этеры велел отцу вмешаться.
Краем уха я слышала, как он с кем-то пререкается, как кто-то бросает в мой адрес обидные и грязные слова, но мне было не больно. Я привыкла к боли, срослась с ней, она стала моим щитом.
После отца опросили свидетелей – тех, кто сбежался на шум из моей спальни в гостинице. Среди них были и Орвин с дядей Льерром. Я не хотела слушать, что они там говорят, даже не смотрела в их сторону, но до слуха всё равно доносился ворчливый и злой голос дядюшки и неуверенный – Орва.
Двоюродный брат единственный, кто знал обо мне почти всё. Но он не стал выдавать, рассказывать о побеге на равнину – жалел.
От благодарности захотелось расплакался. Разве эти старики способны меня понять? Нет, конечно же нет. А молодое незагрубевшее сердце – вполне.
И всё равно я стыдилась смотреть на брата.
Тут со своего места поднялась Матушка Этера – преисполненная холодного достоинства, затянутая в тяжёлую ткань и самоцветы. Крупные серьги качнулись, поймав немного света.
– Я считаю, что мы должны дать слово самой Рамоне. Что ты ответишь на всё это, дитя? Но ты не должна лгать, помни, ты стоишь перед алтарным камнем, в храме нашей светлой богини.
И я заговорила. Вернее, вместо меня говорила чужая воля, а я выплёвывала эти слова вместе с ошмётками сердца.
– Меня опоили... Подсыпали что-то в еду, когда мы ужинали в общем зале. Это сделал Зверь-из-Ущелья или его сообщники... Наверное, они хотели поиздеваться над нашей верой, оскорбить в моем лице весь народ искателей... Вскоре мне стало плохо, и я уснула...
Пальцы дрожали мелкой дрожью, эта жуткая ложь выворачивала меня наизнанку, сдирала кожу, но я ничего не могла с собой поделать. Скованная магией, я роняла нашёптанные Верховной слова, как камни. Душа кричала и обливалась кровью, а губы продолжали говорить:
– Я проснулась от какого-то шума, открыла глаза… И увидела его – Зверя-из-Ущелья. Я была так напугана, что не могла даже кричать. Он зажал мне рот ладонью и начал… – я с трудом сглотнула, жалея, что не могу разодрать себе горло. – ...срывать с меня рубашку.
По рядам жриц пронёсся ропот, кто-то отвёл глаза, кто-то закрыл лицо ладонями. Старейшины молча хмурились, на отца я смотреть не хотела. Две слезинки скатились с ресниц и устремились вниз, к подбородку. Меня трясло от отчаянья и невыносимого стыда. А они – все эти искатели, собравшиеся судить меня, думали – я плачу от пережитого страха.
– Он сказал, что убьёт меня, если я издам хоть звук.
С дальних рядов донёсся разгневанный возглас.
– Роран, зачем ты взял дочь на равнину? – вскричал седовласый старейшина. – Знал ведь, что это опасно!
– Я буду винить себя в этом до конца своих дней, – отозвался отец, смотря сквозь меня.
Матушка Этера сложила руки на коленях и поднялась.
– Он ведь не успел надругаться над тобой, Рамона? – спросила с притворной заботой.
Я покачала головой, чувствуя, как сводит мышцы шеи. Мою волю подчиняла и перемалывала в труху сильная и древняя магия.
– Н-нет, Верховная.
Младшие жрицы облегчённо выдохнули. Они смотрели с сочувствием, кто-то прижимал ко рту платочек. Старшие же застыли со скорбным выражением лиц, будто их губы с опущенными уголками были вырезаны мастером на камне.
– Я подтверждаю, что Рамона из дома Алого Камня не лжёт, – уверенно заявила Матушка Этера. – Я сама проверила её, она по-прежнему девственна и имеет полное право продолжать служить
