«Вот ведь…» И что прикажете делать?
* * *
Матвей сидел на работе и пытался сосредоточиться. Но даже такое элементарное дело, как проверка книг на актуальность была ему не под силу. Отвлекали собственные мысли. Хотя иногда казалось, что это даже не его мысли, а той самой загадочной темноты, что вольготно обосновалась в его голове и время от времени подавала голос. Командовала, требовала, советовала, грозила, ругала и хвалила.
И хотя в данный момент темнота молчала — то ли ушла по своим делам, то ли просто притихла, собираясь с силами — все одно, сосредоточиться было невозможно.
«Что со мной?» — спрашивал Матвей, но не находил ответа.
«Куда я лезу? Куда меня толкает этот голос? Кого я собрался побеждать? Что за бред сивой кобылы? На кой мне вообще сдался этот Александр? Я его в глаза ни разу не видел…»
«Посоветоваться бы с мамой, она подскажет… Да, надо рассказать и послушать, что она обо всем этом думает. Мама выход найдет, она всегда находит…»
«Нет, нет, нельзя! Ни в коем случае! Я вполне здоров и сам могу справиться! Я докажу, что способен на поступки, на настоящие дела!»
«Боги, какие глупости… Почему я не умер до рождения? Почему вообще появился на свет? Зачем? Это невыносимо…»
«Сколько можно мусолить одно и то же? Тебе тридцать лет, а ты как сопливый подросток, не знаешь, куда деваться…»
«Или все-таки прав? У меня бред? Или это у окружающих бред? Почему они так смотрят? Что-то видят? Что-то знают? Они следят за мной?…»
Когда мысли принимали нежелательный оборот, у Матвея словно моторчик включался, и он с утроенным пылом брался за разбор книг. Он ничего не видел, ничего не осознавал, кроме своей задачи, машинально пролистывая страницы. Так ему становилось легче — вроде как отвлекался. Потом он вооружался влажной тряпочкой и шел протирать пыль — тоже помогало. Он бы и полы помыл — даже швабру приобрел для этих целей, и ведро, но пару недель назад уборщица застукала его за этим крайне постыдным для волшебника занятием, и с тех пор при встрече как-то странно на него косилась. Матвей подозревал, что она теперь считает его не только хлюпиком и маменькиным сынком, но и больным на всю голову, и всячески от встреч с ней уворачивался. Едва завидев уборщицу, он моментально брал в сторону, либо делал вид, что оч-чень занят и её не заметил, то есть просто опускал голову и на всех парах летел мимо. Лишь бы не видеть в ее глазах насмешливое недоумение.
Пыль протерта, книги, отобранные сегодня, просмотрены. А времени только двенадцать часов дня. Перспектива провести в безделье оставшуюся часть рабочего дня приводила Матвея в совершеннейший ужас. Он решил сделать перерыв на обед и как следует обдумать, чем бы заняться.
Он полез в пакет, собранный матерью. В промасленной бумаге обнаружился бутерброд с сыром и колбасой, в литровой стеклянной банке — вчерашний суп. Не в том смысле, что он со вчерашнего дня в банке обретался, а в том, что вчера был сварен самим Матвеем. Получилось не боги весть что, но мать вроде одобрила, и в унитаз, как вышло с прошлым кулинарным экспериментом сына, не отправила. Там же, в пакете, нашлась ложка.
Осилив треть заявленной порции, Матвей без аппетита гонял в жирном бульоне рваный кусок мяса, когда ему в голову пришла очередная мысль: «Ты веришь в богов, Матвей? Веришь в то, что они за тобой следят постоянно, неусыпно, неустанно?»
Волшебник даже ложку уронил, потом потряс головой, поморгал и с ненужным усердием принялся выуживать ложку из банки. Это оказалось занятием не только увлекательным, но и трудным, поскольку ложка была в разы меньше банки и утонула там целиком. Матвей ее поддевал пальцем — ладонь в горлышко не лезла — и наклонял банку, но ничего не выходило. На фоне произошедшей трагедии у него наступило блаженное мысленное затишье. И только спустя пару минут, когда ни одна попытка не увенчалась успехом, кто-то в его голове вздохнул — досадливо, с намеком — и губы волшебника словно сами собой выговорили заклинание. Ложка выскользнула из банки и дружелюбно ткнулась Матвею в руку — мол, бери, орудуй!
Матвей хотел было удивиться своеволию тела — что хочет, то и творит — но тут недавняя мысль в голове всплыла: «Ты веришь в богов, Матвей?»
Волшебник спешить не стал — аккуратно положил ложку на стол, выпрямился и ответил непонятно кому — ведь нельзя же в самом деле предположить, что он с голосом в голове ведет диалог:
— Что значит «верю»?
«Веришь ли ты в их власть, силу, мудрость? Веришь ли, что они вездесущи?»
Для Матвея — равно как и для любого другого жителя королевства Таан — никогда такого вопроса не стояло. Боги существовали — и все тут. Ни убавить, ни прибавить. Это как солнце всходит каждый день, это как за летом приходит осень, которая в свою очередь сменяется зимой, весной и опять летом и так по кругу. То есть, это есть, было и будет… это непреложная истина, то, что не подлежит сомнению или оспариванию. И боги — да, всесильны. Они — творцы, создатели и каратели. Они — то, на чем держится жизнь; собственно, то, что эту жизнь в живые существа вдохнуло. Как это «веришь»? А что, можно «не верить»?
Глупости все это, глупости. Интересно, это бред? Он медленно сходит с ума? Он серьезно болен? Откуда такие мысли?
«Веришь?» — колоколом забило в голове, отчего Матвей — невольно — зажал уши руками. Очень громко, страшно прозвучал вопрос.
— Верю, — выпалил скороговоркой, лишь бы мучения прекратить. — Верю, только не надо так кричать.
«Боги велят тебе… — пронеслось в мозгу, — боги велят тебе…»
— Что? — от страха Матвей даже привзвизгнул и руками голову стиснул еще сильнее. — Что?
«Победи своего врага… одолей своего врага… Александра! Боги даруют тебе силу…»
— Не хочу! — застонал волшебник. — Нет у меня врагов… не надо. Я не знаю никакого Александра…
«Врешь! — гневно взвился голос. — Твой истинный враг — Александр! Уничтожь его! Иначе боги уничтожат тебя! Ты будешь навеки опозорен перед всеми! Ты будешь обезглавлен!»
Матвей тут же отнял руки от головы и схватился за шею, будто над ней уже топор палача навис. И в панике пробормотал защитное заклинание — единственное, которое знал. И с удивлением обнаружил, что когда заклинание сработало, голос в голове пропал. Все так же держась за шею, он встал со стула, пошатнулся, но рук не отнял, нетвердым шагом доковылял до двери, распахнул ее пинком — впервые в жизни — и вышел в коридор. И тут же попался на глаза уборщице. Она посмотрела привычно неласково, затем оценила его наружность — руки на шее, всклокоченная шевелюра, дикий взгляд — и прошамкала неодобрительно:
