— Сир, ну к чему Вы это!? Зачем так нервировать человека? Вы видите, в каком он состоянии!? Ему и без Вас плохо!
— Ха, ха, ха… Ну вот, моя главная цель достигнута. Я вас взбодрил, и славно. Все обрели нужный тонус! — весело произнёс я. — Ну, дружище, смелее, читайте ваше стихотворение, мы ждем!
— Как Вам будет угодно, Сир, — ПОЭТ слабо и печально улыбнулся и на одном дыхании продекламировал:
А на улице дождь, плачет город ветров.
С этой женщиной я утону в листопаде.
Взмах точёной руки, край бокала в помаде,
Рыжий ветер волос, — воплощение снов.
Как всегда эта осень подобна разлуке.
Нас спасёт от неё полуночный приют.
Здесь грустят и смеются, болтают и пьют,
Отдаваясь любви, как спасительной муке.
Что мне дождь!? Я из тех, кто дождей не боится.
Мне на всё наплевать, лишь жалею о том,
Что твоим обжигающим телом и ртом
Не сумею я вдоволь, увы, насладиться…
Некоторое время все мы молчали: ПОЭТ — нервно и отрешённо, я — задумчиво и тревожно, ГРАФИНЯ — печально.
— Хорошо, мне понравилось, — негромко произнёс я. — Вернее, не хорошо, а очень хорошо, талантливо! Да, я не стесняюсь в полной мере выразить свои чувства и эмоции. Зачем их сдерживать в этом неопределённом и непредсказуемом мире! Что будет завтра, чёрт его знает. Так живи, человек, полной жизнью и наслаждайся великолепием природы, улыбкой любимой женщины, изысканным вином, сочным мясом, великой музыкой и прекрасными стихотворениями!
ГРАФИНЯ посмотрела на меня каким-то грустным и отрешённым взглядом, в котором я вдруг почувствовал опустошённость и усталость.
— Так нет же, простая и счастливая жизнь, это же так просто! — нервно продолжил я. — Фи! Всё мы чем-то недовольны, чего-то нам постоянно не хватает, что-то не устраивает, копаемся в каком-то дерьме, выясняем отношения, которые в принципе смешны, банальны, скучны. Они, эти долбанные выяснения, абсолютно не стоят тех душевных сил, которые мы на них тратим. И всё это мы прекрасно понимаем, правда немного попозже, но, не смотря ни на что, — упорно выясняем, выясняем, выясняем… Зачем, к чему!?
Я обречённо вздохнул, изо всех сил тряхнул головой, вдруг что-то вспомнил, словно приподнял небольшой краешек глухого беспамятства, погрузился в бездны какой-то прежней, когда-то прожитой мною жизни. Воспоминания были неясны, тягучи, полны безысходности и отчаяния. Пустота, равнодушие и сожаления поглотили меня, и я внезапно понял, что вот-вот передо мною откроется долгожданная дверь в ту мою прошлую, загадочную и почему-то забытую жизнь. Вот-вот, ну же! Ещё одно усилие, ещё одно мгновение!
— Ваше Величество! Что с Вами!? — тревожный и громкий голос ПОЭТА вернул меня в действительность, лишив сладкой и долгожданной надежды на возвращение в прошлое.
Я, видимо, некоторое время пребывал в каком-то болезненном трансе, потому что лица моих спутников были бледны, испуганы и напряжённы.
— Ничего, всё нормально, не беспокойтесь. Воспоминания, всего лишь воспоминания, вернее, ещё одна неудачная попытка что-то вспомнить, — с горечью произнёс я.
— Сир, не волнуйтесь, всё будет хорошо, — ГРАФИНЯ нежно коснулась моей руки, задержала на ней свою прохладную ладошку на несколько мгновений, изумрудно взглянула мне в глаза.
Меня словно током ударило, но не сильно и не больно, а как-то легко, сладко, волнующе и многообещающе. Я беззаботно и весело обратился к ПОЭТУ:
— Ну что же, беру вас, сударь, в Придворные Поэты. Жильё, пропитание и суточные гарантирую, а дальше, как сложится. Сегодня же получите единовременное вознаграждение или пособие, не знаю, как правильно сказать. Короче, получите аванс. Обратитесь по этому поводу к БАРОНУ. И, пожалуйста, немедленно приступайте к Поэме, воспевающей наше славное путешествие. Я вас уверяю, впереди будет ещё столько интересного и волнующего! Вы себе даже не представляете! Ну, а без аванса, само собой, — никуда! Так что торопитесь!
— Ваше Величество! Ну, нельзя себя так вести! — вспыхнула ГРАФИНЯ. — Пропитание, суточные, авансы! Как это всё приземлено, банально, пошло и грубо! Как это дисгармонирует с темой нашего разговора! Вы несносны! О, извините!
— Я могу вести себя так, как пожелаю! Мне всё можно, милая моя, почти всё… Не беспокойтесь, я достаточно умён, чтобы соблюдать чувство меры и остановиться перед гранью, а не за ней, — пробурчал я раздражённо, а потом снова обратился к своему спутнику. — А скажите, сударь, задолго ли до расставания с вашей дамой вы написали эту чудную вещь? Ведь в ней столько лёгкой печали, которая больше адресована будущему, чем настоящему. Она пронизана завуалированным предчувствием грядущего расставания, не правда ли?
— Да, Сир, Вы очень умны и проницательны. Это я говорю без всякой иронии или подобострастия. Я написал это стихотворение за пол года до расставания.
— Так значит вы уже тогда, находясь на вершине любви и блаженства, задолго до грядущей разлуки, предчувствовали её? Каким образом вы это поняли, как предугадали? Как это возможно? Каков механизм такого предчувствия, где его скрытые пружины и шестерёнки?
— Сир, поэты думают сердцем, душой, а не разумом! Они связаны напрямую с небом, понимаете? — ГРАФИНЯ нервно и раздражённо взмахнула своей тонкой рукой. — К чёрту пружины и шестерёнки! Как можно искать их в порыве ветра, в луче солнца, во внезапном озарении!? О, извините…
— Ничего, ничего… Я полагаю, что в каждом материальном и в социальном явлении, и в духовной сфере, в том числе и в любви, и в ненависти, и в других чувствах и в эмоциях, а они, собственно, тоже материальны, имеются свои тайные пружины и шестерёнки. До поры до времени они просто не подвластны нашему разуму, вот и всё. Их можно расчленить, исследовать, понять, объяснить, перейдя на другой уровень знания. Нужно лишь время и любопытство. Но, если сравнительно легко можно объяснить, что такое ветер, снег, дождь или гроза, то при анализе духовной сферы человеческой жизни сделать это конечно не так просто. Слишком много в чувствах и эмоциях, как бы это сказать, — мимолётной зыбкости, эфемерности, капризной непредсказуемости, неожиданности и неопределённости. Но, тем не менее, расчленить и объяснить их можно. А вот, что касается творчества, то здесь для меня абсолютно всё непонятно.
— Сир, и что же Вам непонятно? — с иронией спросила ГРАФИНЯ.
— Повторяю. Всё! Возьмём искусство, литературу, поэзию. Вот где кроются тайны всех тайн! Выразить глубокое, внутреннее, вроде бы необъяснимое и непостижимое чувство и ощущение в нескольких строках, мазках краски, звуках, движениях… Вот, например, — лебедь. Белоснежный грациозный лебедь на чёрной глубокой воде. Создавая его, Творец или случай абсолютно ничего не имели в виду: ни какую-то особую красоту или значимость, ни избранность, ни исключительность этого существа, — я полюбовался точёной шейкой ГРАФИНИ и её маленькими ушками, и продолжил. — Что такое или кто такой этот лебедь? Птица, как птица, состоит из плоти, то бишь, из мышц, жира, крови, перьев и так далее и тому подобное. Еда поглощается, преобразуется в энергию, отходы жизнедеятельности удаляются. Шею свою длинную в воду на дно опускает, корм там ищет, ил процеживает, жучков-червячков пожирает. Или выгибает её, шею эту самую, за врагами с высоты следит, шипит, крыльями машет. Всё вроде бы абсолютно объяснимо и понятно. Красивое существо, бесспорно, но не более того. Мало ли в мире всяких таких же красивых тварей. А вот когда на этих скользящих по глади воды птиц и на любимую женщину, стоящую на берегу пруда, смотрит поэт, то всё меняется! «Руки милой — пара лебедей!». Как такое может прийти в голову?! Откуда возникает эта чудесная эфемерность, неожиданность и волшебность ассоциаций!? «А белый лебедь на пруду качает павшую листву, на том пруду, куда тебя я приведу…». Какие отточенные строки, какие причудливые переплетения осознанного и неосознанного, тайного и явного! Какая магия!
