И снова меня ударило разрядом.
Заворчав себе под нос, я наконец-то решила «нахер это всё» и попыталась использовать телекинез.
В этот раз меня шарахнуло посильнее.
Я лежала, тяжело дыша и уставившись на эту чёртову штуковину. Мне всё ещё не было больно по-настоящему, но я и не могла использовать телекинез вопреки этому разряду.
До меня дошло ещё два факта.
Первый: я абсолютно голая.
Второй: я была одна в нашем маленьком отделении резервуара.
Воспоминания о прошлой ночи вызвали завиток боли, отчего мои глаза закрылись, а дыхание сбилось. В моём сознании замелькали образы: его пальцы в моих волосах прижимают меня ближе, пока я отсасывала ему. Он всё ещё был почти полностью одет в тот чёртов костюм и использовал на мне телекинез сзади. Он много говорил — в основном озвучивал требования, умасливал, дразнил. Казалось, что он несколько часов не давал кончить, а потом наконец-то обхватил меня руками сзади, навалился всем весом, вжал в матрас, раздвинул мне ноги как можно шире и закончил эту пытку.
Когда он сделал это, налёг на меня всем телом и светом, вошёл так глубоко, как только можно, уткнулся лицом в моё тело сзади…
Боль ослепила меня во второй раз, когда я вспомнила, что он сделал своим светом. Мои глаза закрылись; мой свет змеился по комнате, ища его.
Его определённо здесь не было.
Я уже не первый раз просыпалась здесь от боли, а его не было. Но это определённо первый раз, когда я проснулась здесь прикованной к стене.
Всё ещё подавляя боль, я посмотрела по сторонам, пока мои глаза не остановились на металлическом столике слева. Там лежала гарнитура — не моя — и что-то вроде рукописной записки. Даже с кровати я узнала аккуратный почерк, состоящий полностью из заглавных букв.
Изогнувшись всем телом, я подтянулась к той стороне кровати, пока моё запястье оставалось прикованным к стене, и свободной рукой подхватила записку, которую он приставил в вертикальном положении к лампе.
Там было написано: «Пошёл за завтраком. Настенный монитор налажен, если вдруг заскучаешь».
Уставившись на почерк, который я теперь узнала ещё отчётливее — «в», «з» и «у» с почти каллиграфическими завитушками — я ощутила, как моё недоверие превращается в сложный набор эмоций, большая часть которых разрывалась между озадаченностью, непрошеным весельем и возмущением.
Обернувшись через плечо, я ещё несколько раз подёргала наручник, просканировав его.
Когда я своим светом слишком близко подобралась к механизму, он опять ударил меня разрядом.
Я потянулась обратно к маленькому прикроватному столику.
Аккуратно схватив гарнитуру пальцами, я пристроила её в своё ухо, активировала с помощью голосовой команды и послала импульс, не дожидаясь, пока пойдёт набор.
Спустя несколько долгих секунд он ответил.
К этому моменту боль снова усилилась, заставляя меня заскрежетать зубами.
— Дигойз, — произнёс он.
Я не могла чувствовать его свет. Однако я очень отчётливо слышала веселье в его голосе.
— Какого х*я?! — потребовала я. — …Муж?
Я почувствовала, как он заулыбался ещё шире.
— Я пошёл за едой для нас.
Когда я промолчала, он помедлил и прочистил горло.
— В два мы встречаемся, чтобы обсудить Дубай. Я договорился с Балидором. Надеюсь, ты не возражаешь.
Я не возражала. Он всё равно обычно руководил военными аспектами, и это явно не попадало в категорию простой эвакуации кого-либо.
— А сейчас который час? — спросила я.
— Десять.
— Джон там будет?
— Да. Они его подлатали. Он, возможно, немного не в себе, но Врег заверил меня, что они оба будут там.
Я почувствовала, что немного расслабляюсь.
Джон только недавно вернулся к нам. Та операция в Макао была первой, в которой он участвовал после того, как они с Врегом вышли из гибернации — которая, между прочим, как будто заняла целую вечность. Даже Балидор несколько раз ворчал, желая услышать мнение Врега по тому или иному поводу. И я слышала, как Ревик на нескольких стратегических совещаниях бурчал, потому что ему не хватало вклада Джона.
Конечно, мы справлялись и без них, но я была не в восторге от идеи опять так скоро лишиться Джона, по какой бы то ни было причине.
— Как Лили? — спросила я.
Я и без вопросов знала, что он зашёл повидаться с ней.
— Она в порядке, — в его голосе прозвучало больше тепла. — Спрашивала о тебе, конечно, но я сказал, что мамочка валяется в кроватке как ленивый тюлень.
Я расхохоталась.
— Ты же не серьёзно.
— Ладно. Может, и не серьёзно.
— В любом случае, если я сегодня и тюлень, то это целиком и полностью твоя вина.
— Боги, я надеюсь на это, — он помедлил, словно подумывая сказать больше или, возможно, решая, что сказать. Его голос зазвучал подчёркнуто вежливо. — Надеюсь, тебе хорошо спалось. Лучше чем мне, во всяком случае. Я попытался оставить тебя в покое сразу же, как только ты отключилась.
Вопреки вежливому тону я слышала в его голосе жар. Поскольку я не могла его почувствовать, это только раздражало меня.
Прикусив губу, я покачала головой и сменила тему.
— Из-за тебя теперь все называют её Лили, знаешь ли, — сказала я слегка укоризненным тоном. — Надеюсь, ты в курсе, что ты по факту изменил имя собственной дочери. После того, как сам же и придумал ей имя.
Он лишь улыбнулся по связи, слегка прищёлкнув языком.
По правде говоря, тут мы оба виноваты в равной степени.
После того, как мы только спасли её из Башни, я приучила всех называть её «Лилай», что означает «девочка, малышка» на прекси. Когда мы с Ревиком решили назвать её Элаши в честь его покойной сестры, «Лилай» и «Элаши» каким-то образом превратились в «Лили».
Только Балидор называл её иначе, и возможно, дело в чистом старомодном упрямстве. Он называл её полным именем, Элаши.
Но мысли об этом только напомнили мне о другой вещи, которая беспокоила меня. Нахмурившись, я уставилась на стену, отделявшую нашу часть резервуара от Лили.
— Я хочу услышать от него дату, — сказала я. — Настоящую.
До того момента я и не сообразила, что не посвящала Ревика в ход своей мысли, и что он не мог читать меня, учитывая закрытую конструкцию резервуара.
Но он всё равно проследил за ходом моей мысли.
— Мы её получим, — в его голосе содержалось ещё больше тепла и мягкого заверения. — Мы можем сегодня поговорить об этом с 'Дори, если хочешь, жена.
Я кивнула, но лишь ещё сильнее нахмурилась.
Лили ни разу не выходила из резервуара с тех пор, как её доставили на авианосец. Я знала, что она там лезла на стены. Более того, ей нужно играть с другими детьми, бегать, видеть вещи не только на экранах или в виртуальной реальности. Мне было ненавистно понимать, что она сидит там под замком как пленница. Она почти не оставалась одна, но это все равно не то.
Чёрт, может, временами ей даже хотелось остаться одной.
Может, она не хотела, чтобы куча видящих 24/7 наблюдала за каждым её шагом, будто она какой-то драгоценный артефакт.
Может, она просто хотела быть маленькой девочкой.
Ещё несколько секунд Ревик ничего не говорил, и я взглянула на своё запястье, прикованное к стене. Я гадала, стоит ли обсуждать это с ним по связи, особенно учитывая то, как высок шанс, что нас услышит охрана. В эти дни практически всё проходило через охрану.
— Что тебе снилось прошлой ночью? — спросил Ревик, выдёргивая меня из собственных мыслей. — Ты несколько часов металась.
Я нахмурилась, задумавшись и уставившись в изножье кровати.
— Дубай, — сказала я, слегка удивившись собственному ответу. — Мне снился Дубай.
Я услышала его улыбку.
— Я знаю.
Я закатила глаза.
— Я опять говорила во сне?
Улыбка вернулась.
— Да.
— Но ты не скажешь мне, что я говорила.
На мгновение его голос посерьёзнел.
— Не сейчас.
Очередная пауза. Эта казалась более напряжённой.
— Ещё что-нибудь, жена? — невинно спросил он.
