губы, давая понять, что ей не понравилась ни шутка, ни куда заходит разговор. И тут же сменила тему.
— Вы лучше скажите, что у нас дома делается? Может, получал кто-нибудь весточки из Любице? А то за этой свадьбой и спросить некогда.
— А что там может делаться? — Беспечно отмахнулась Любина. — Мне посол Велимир вчера письмо от родни занес. Живы все, здоровы, чего и нам желают. Отец, вроде, с князем на Руян собрались. Укрепления посмотреть, Свентовита дарами потешить, руянам показаться, чтобы не забывали, кто у них князь. А то, говорят, много воли забирать стали.
Далее к разговору подключилась Предслава, пересказывая, кого за кого просватали за последние три месяца. Пани Мерана добавила свое, о видах на урожай и цены зимой. По всему выходило, что одна только Либуше не удосужилась написать домой. И в этом потоке писем можно было переслать все: от обычной бабской сплетни про «мужа-молодца», до тайного послания.
Так и не додумавшись, как вывести на чистую воду доносчицу, Либуше только намекнула, что муж случайно проговорился ей, как не доволен ходящими о них сплетнями. Вслух подивилась, и как только сплетни быстро до Любице дойти успели. И на том разговор закончила. Умная поймет, а дуре никакие внушения не помогут.
Вечером, когда принц привычно пришел к ней в комнату, Либуше честно пересказала ему разговор.
— Я им дала понять, что ты все знаешь, — виновато вздохнула она. — Но так и не поняла, кто сплетничает. Они, похоже, все в Любице пишут. Поди разбери, кто — своей родне, а кто — моей.
— Ладно, не бери в голову, — Генрих, который уже успел трижды укорить себя за то, что навесил на девочку такую задачу, беспечно махнул рукой. — Люди Эрика присмотрят за ними, на всякий случай. А ты просто помни, что твои люди твои же слова запросто могут передать дальше. И не всегда именно так, как ты сказала. И, думаю, этого хватит.
— Да уж, забудешь такое, — Либуше вздохнула.
Они еще поговорили о каких-то мелочах, а потом Генрих чуть ли не с разбегу плюхнулся на постель.
— Что ты делаешь?! — Возмутилась Либуше, которой такое обращение с тончайшим бельем казалось варварским.
— Ну, раз уж о нас сплетни ходят, надо соответствовать. Прыгай рядом, и пусть все обзавидуются. — Генрих приглашающе хлопнул по постели рядом с собой. Некоторое время супруги лежали рядом молча. То ли не о чем было говорить, то ли не знали, что сказать.
А потом он снова ушел, унося с собой ощущение внезапно возникшего тепла. Либуше выждала для верности немного, а потом на цыпочках подкралась к двери в спальню мужа. Так и есть! Та самая панель снова бесшумно задвигалась на место, ясно давая понять, что на сегодняшнюю ночь у Его Высочества другие планы.
И вот тут-то Либуше вспомнила об одном интересном разговоре с матерью. «Ты не обольщайся особо», — говорила дочери княгиня, — «что заксонский бог им только одну жену дает. Да, права на трон у твоих детей отнять будет тяжело, хотя всяко бывало. Но даже твой отец не всякую свою бабу в жены берет, хоть ему и боги позволяют. Свадьба княжеская — это дело княжеское, тут и девице — честь, и роду — почет, и другим — наука. А на кого князюшко глаз положил в летнюю ночку — это его и только его дело».
— И что же мне делать? — Княжна растерянно хлопала глазами. Об этом ей отец не говорил, когда хвастался, что будет она у межа одной-единственной, как велит заксонская правда.
— Постарайся мужа так занять, чтобы при себе удержать, — княгиня вздохнула. — А если не выйдет, так хотя бы добиться его уважения, чтобы он девок своих напоказ не тащил. Тогда и чести твоей никакого урону не будет.
Много о чем говорили в тот вечер мать с дочерью. Но только сегодня вспомнился Либуше этот разговор. Тогда она материнские откровения прослушала и забыла. Как можно даже помыслить, что ей — красавице, умнице, лебедушке белой — муж предпочтет какую-то заксонку?! А вот сейчас вспомнилось вдруг, что мужу ее — не шестнадцать лет. И если она сама его оттолкнула, то, наверняка, найдется такая, которая и приветит.
Княжны еще хватило на то, чтобы закрыть дверь так же тихо, как и открывала, и дойти до развороченной постели. А потом она позволила себе расплакаться не сдерживаясь. Не впиваться зубами в уголок подушки, глуша всхлипы. Не прикладывать к глазам платочек, чтобы слезы не портили цвет лица. А просто порыдать, изо всех сил колотя кулачками по мужниной подушке. И чем дольше Либуше плакала, тем меньше сомнений у нее оставалось, что Генрих ночами ходит не куда-нибудь, а к сердечной подружке. Не зря же он по утрам такой довольный!
В конце концов, закончились и силы, и слезы. Больше всего Либуше хотелось закрыть глаза и открыть их снова в Любице, в своих девичьих покоях. Там, где никто не посмеет обидеть, опасаясь тяжелой княжьей руки. Где мама всегда даст толковый совет, а нянюшка пожалеет. Однако, вместо этого, девушка встала, заставила себя дойти до ширмы и умыться холодной водой. Как там мама говорила: «Пока никто не знает, урону для чести никакого». Значит, никто и не узнает, как любецкая княжна ночами сопли на кулак мотает. А куда там ходит дорогой муженек, она узнает непременно. И то, в ближайшие дни.
Генрих, пока Либуше страдала в своей спальне, даже не подозревал, какие мысли приходят в голову его молодой жене. С южных границ поступили тревожные вести, и сейчас он склонился над картой расположения южных гарнизонов, держа в руках списки боевых магов. Желторотых юнцов в горы посылать нельзя, пропадут сами и угробят доверенных им солдат. Значит, надо менять ими опытных магов в других провинциях. То-то наместники «обрадуются»!
И Генрих снова и снова двигал фишки по карте, словно играя в замысловатую игру. Воспоминания о мягких женских формах, на миг прижавшихся к нему во время их шутливой возни с женой, он старался гнать подальше. Пора заканчивать этот нелепый фарс с браком, не железный же он, хоть и генерал. Но, первым делом, завтра надо провести собрание военного совета. И к нему надо быть готовым. Старым воякам, прошедшим не одну войну,
