уходят к нему, покидая отца своего, что дал им законы и совесть. Возможно устали они от диктата богов и жестокости Зевса, и других обитателей неба. Поэтому….Гениальный план я имею, о, Фавст! Я водами Стикса клянусь, что знаю, как в веках нашу культуру нести и в мрамор богов заключить, чтобы люди во веки веков не забыли о нас!
На финальных словах, прозвучали раскаты грома, создав удивительную атмосферу всему происходящему. Юпитер был так воодушевлён собственной речью, что казалось он репетировал её днями напролёт, оттачивал каждое слово и движение. Отчего Фавст чувствовал гордость, в каком то смысле, что сам громовержец выступал перед ним подготовившись.
Затем Юпитер добавил:
— Но об этом всё так же попозже. У тебя ещё остались какие нибудь вопросы?
— Ого! Буду ждать раскрытия планов. Мне приятно, что всё же я вижу бога, который не окаменел, подобно жертвам Горгон, а хочет меняться сам и быть причиной благих изменений вокруг. Пускай даже за счёт собственного самоутверждения и сохранения власти. Вопросы же… мне было интересно, сам ли Капаней сбежал из аида?
— Пусть он так думает хаха! В действительности он не имел ни шанса сбежать в одиночку. С Аидом имел уговор я, ибо жаден мой брат до каждой души в своём царстве и не отпустил был по воле доброй он сам Капанея. Однако напомнил безвидному, о минувших дней долге. Сперва упирался он просьбе моей, не желая свой шлем оставлять и невидимость греку давать. Не хотел отпускать Капанея и сбежавшую душу позже, проблемно, искать, чтобы в царство аида, в счёте конечном, вернуть. Но в конце согласился и шапку оставить, и подземный указ всем раздал, чтобы каждый в аиде, кто слышал и видел мужчину — молчал. Так мрачный мир и покинул мужчина в огне. Если долг передо мной подземного брата тебе интересен, то он в Асклепие, божестве медицины. Когда врачевателем стал Асклепий совершенным и начал людей оживлять, отнимая подданых новых, уязвлённый Аид попросил погубить Асклепия, молнией страшной. Так и остался он должен мне. Ипакоса же в таинства мира загробного мы посвятили и начуили ориентирам и скрытым дорожкам. Он выучил гимны, по которым врата путешествий открывать мог в мир без замыслов, смыслов и воплощений. В царстве Аида нет воли и полон он многих образов человеческих, безтелесных. Но Капанея и Ипакоса попросил не лишать я сознания, чтобы план мой сработал. К Капанею я сам не ходил, но попросил, чтобы души другие и полубоги болтали с ним рядом, чтобы слышал о выходе, через который он сможет попасть в нужное место в мире живых.
— То есть все души забывают земную жизнь? Я видел в том призрачном городе души давно умершие. Они прекрасно помнили себя, своё прошлое и что происходило в Дите.
— Души, конечно, первое время, по приходу в царство подземное помнят, что на земле испытали. Однако в мир тлена прийдя, память теряют, воду глатая из подземной реки. Память уходит у душ постепенно и поэтому есть у них время, чтобы общаться сознательно в мире Аида. А выходя на подобные праздники, души у выхода, пьют из реки Мнемозины, что преподноситься в чашах. Тем самым, они вспоминают себя. Излагая иначе, все души, в степени поздней или ранней, забывают своё прошлое состояние и только умам очень редким, как Пифагор, возможность дана помнить даже о прошлых жизнях, чтобы об этом потом рассказать и привлечь гениальных в философский чертог.
— О прошлых жизнях?
— Да, но об этом позже, у жрицы.
— А тот щенок которого встретил Капаней то же был подброшен тобой.? Чтобы усыпить его бдительность?
— Нет, это простая случайность. Но может быть Мойры и знали что то об этом, но мне не сказали.
Общение прервали несколько стуков в дверь, отдающихся эхом по всему помещению. За ней стояли двое братьев. Капаней выглядел как уже обгоревший скелет и с трудом держал в руке небольшую дубину. Последние растрескившиеся куски кожи сваливались с его лица. Тяжёлое дыхание поднимало и опускало грудь с обгоревшей и прилипшей к остатком плоти тканью. Золотой Ипакос обхватывал дубину побольше и переглядывался с братом, ожидая указа. Рык донёсся из пасти Капанея и не супев они сделать и несколько полных шагов — испепилились в прах. Внезапный свет, неописуемой силы, дезориентировал и ослепил Фавста, оставив на некоторое время ярко белое пятно вместо зрения. Резкая вспышка без последующего грома. Затем было отчётливо слышно как мужчины вышли на улицу. Кудрявый бог всё не переставал играть на своей лире. Затем с улицы послышался грубый и громкий голос:
— Начинать мы вольны, о Гермес!
— Гермес…Меркурий! — прошептал Фавст
Боль и дискомфорт в скором времени прошли и квирит увидел, как у порога дымились две чёрные кучки. В одной из них пепел был смешан с кипящем и булькающим золотом. В нём расплавилась и одна из брошек от хитона, а другая лежала неповреждённой среди пепа. Земля вокруг почернела и Фавст удивлялся, как не загорелась сама избушка. Он уже хотел избавиться от военного панциря с кольчугой, повесить меч у кровати, переодеться в простую тогу, которую он обнаружил свёрнутой у изголовья, а воспоминания о наградных венках, медальных браслетах и разнообразии фалер 49 оставить в прошлом. Но квирит увидел, как мужчины на улице держали головы двух скелетов и подошёл к ним. Борода одного сохранилась маленькими нелепыми клочками на кусках оставшейся смуглой кожи. Ни у одного из них не было глаз и хотя головы их по большей части уцелели — скелеты молчали, как бы показывая своим примером истинный облик смерти и удел душ в подземном мире. Это молчанье и безвольность.
— Получается я — это не ты. Cказал Фавст, приблизившись к черепу золотого скелета. Затем он поднял голову и спросил у Юпитера:
— А почему я не слышал грома?
— Пифагор предлагал теорию света, согласно которой лучи, что мы видим, испускаются глазом и щупают местность, давая зрительное ощущение. Не так оно работает, но всё же в чём то был прав он. Молнии мои соприкасаются только с желаемой мной целью и не расширяют воздух вокруг. А простые небесные облака расширяют, что и создаёт гром и звуковые волны. Аристотель писал, что облака сталкиваются и гремят, а сжатый в них воздух выходит на ружу, о чудо. Ты знал ли об этом? Не страшно ошибаться и признаваться, что не знаешь всего. Это не
