И ведь Димон как чувствовал это, – недаром во время их последнего разговора он так яростно упрекал его, Андрея, за то, что он затеял всё это. И как в воду глядел: вот к чему привела невинная, казалась бы, идея покататься на лодке в жаркий летний день.
И, наконец, заслышав Олин зов и найдя в себе силы пойти на него, он бросил товарища умирать, не сделав даже попытки, пусть бы и неудачной, учитывая их состояние, увлечь его за собой. Он попросту забыл о погибавшем друге. Мысль о спутнике даже не пришла ему в голову. Все прочие соображения вытеснило тогда одно-единственное – о спасении собственной жизни, животный страх перед смертью, явившейся ему в чудовищном облике инфернального великана, подпёршего головой само небо и оттуда устремившего на него, окаменелого, едва дышавшего, уже почти бесчувственного, свой убийственный, сверкавший хищным торжеством взгляд.
Вспомнил только теперь. Когда сам остался один, брошенный, преданный забвению, никому не нужный. Когда сам пожелал смерти и пожалел, что не остался на гибельном берегу умирать вместе с приятелем под ликующим взором исчадия преисподней. Но поздно уже было жалеть. Ничего нельзя было вернуть. Всё случилось так, как случилось, и, очевидно, по-иному и быть не могло. Оставалось лишь, не ропща и не жалуясь, подчиниться неизбежности…
Его горестные размышления были прерваны какой-то вознёй, плеском воды и сдавленными криками, раздавшимися у него за спиной. Он нехотя обернулся, ожидая увидеть очередную нечисть, решившую снова позабавиться над ним. Но вместо этого в ровном голубовато-белесом свете луны, незадолго до этого наконец-то показавшейся на небе и одарившей землю своим холодноватым призрачным сиянием, заметил в нескольких метрах от себя барахтавшегося в вязкой болотной жиже человека, по пояс ушедшего в трясину и предпринимавшего отчаянные усилия, чтобы выбраться из неё. Он извивался всем телом, раскачивался, как маятник, туда-сюда, мотал головой и размахивал руками, точно пытаясь привлечь к своему бедственному положению чьё-то внимание. Однако его резкие, хаотичные движения приводили скорее к обратному результату: он медленно, но неуклонно погружался в топь всё глубже, и вскоре над поверхностью воды виднелись только его плечи, вздёрнутые руки и запрокинутая голова с испуганно вытаращенными глазами и раззявленным в истошном вопле ртом. И этот вопль был обращён не к кому-нибудь, а к нему, Андрею:
– Ну что ты, бля, стоишь смотришь?! Вытащи меня из этого дерьма! Я ж захлебнусь сейчас!
Андрей, благодаря лунному свету и до этого уже узнавший в утопавшем Димона, теперь убедился в этом окончательно. И, вынужденный оставить все возникшие у него при этом вопросы без ответа, он, не медля ни секунды, кинулся на выручку к погибавшему другу, которого один раз уже оставил без помощи, по сути, бросил умирать. Но тот каким-то удивительным образом воскрес и очутился здесь, вдали от берега, рядом с ним. Правда, похоже, лишь для того, чтобы увязнуть в болоте и вновь оказаться на краю гибели. «Но, может быть, это не случайно? Может, это затем, чтобы я мог исправить свою ошибку, загладить свою вину, искупить свой грех? И заслужить прощение?.. Только вот чьё?.. Её?» – лихорадочно, как в горячке, раздумывал Андрей, осторожно, тщательно выбирая участки посуше, стараясь не оступиться и вслед за товарищем не провалиться в глубину, сначала шагом, потом на коленях, затем практически ползком пробираясь к тому месту, где, ухудшая своё и без того критическое состояние, ворошился и ёрзал ошалевший от страха Димон, оглашавший окрестности душераздирающими призывными криками, как если бы кто-то ещё, кроме спешившего ему на помощь друга, мог спасти его.
Впрочем, спустя минуту-другую крики оборвались, сменившись глухими захлёбывающимися звуками и бульканьем. Димонова голова ушла под воду, и над её взбаламученной, пузырившейся поверхностью осталась лишь взметнувшаяся кверху в последнем безнадёжном усилии рука с растопыренными скрюченными пальцами.
И именно за эту руку, холодную, скользкую, перепачканную грязью и тиной, будто рука водяного, ухватился Андрей, как раз в это мгновение добравшийся до приятеля. Ухватился и что было сил потянул к себе, пытаясь вытащить утопающего из засасывавшего его смертоносного омута. Что, как тут же выяснилось, оказалось совсем не просто: и сил у изнурённого Андрея было не так уж много, и кисть, за которую он уцепился, всё норовила выскользнуть из его руки и вслед за остальным телом погрузиться в трясину. И в какой-то момент так и случилось: она вдруг резко, конвульсивно дёрнулась, и он выпустил её из своих ослабевших пальцев.
Но Андрей не сдавался. С риском для себя он придвинулся ещё ближе к топи, поглотившей Димона, погрузил туда руку и, почти сразу нащупав его кисть и крепко схватив её, напрягая ещё остававшиеся у него скудные силы, поволок напарника к себе.
И почти выволок. На поверхности показалась его рука, затем облепленная болотной растительностью голова и правое плечо. Андрей увидел круглые, как плошки, полные смертельного ужаса глаза приятеля, а ещё через пару секунд, когда тот исторг изо рта наполнявшую его воду, его хриплый, срывающийся крик:
– Там кто-то есть! Там кто-то есть!.. Я видел… видел…
Андрей, поняв, что положение ещё серьёзнее, чем казалось, и в болоте, как и в реке, скорее всего, притаилась какая-то неведомая угроза, напрягся как мог и, вцепившись в Димонову руку намертво, принялся не постепенно, как прежде, а рывками тянуть его к узкому кусочку земли, на котором едва помещался сам.
А Димон вдруг рванулся вниз, снова погрузился в воду почти до подбородка и завопил не своим голосом:
– Он хватает меня за ноги! Он тащит меня на дно! Андрюха, спаси меня!!! Не броса-ай!..
Вода попала ему в рот, и крик его захлебнулся.
Андрей побледнел, как мертвец, судорожно, до боли стиснул зубы и, застонав, захрипев от напряжения, с такой силой, неизвестно откуда внезапно появившейся у него, дёрнул руку приятеля, что казалось, она сейчас оторвётся и останется у него в руках.
И этот рывок, вероятнее всего, последний, на который способен был истомлённый, изнемогший Андрей, оказался спасительным. Он вытянул туловище Димона на сушу, после чего тот, вновь изрыгнув изо рта воду и глубоко вздохнув, уже самостоятельно извлёк из болота ноги и, не глядя на товарища и лишь в безумном, паническом страхе косясь на чёрный, продолжавший слегка бурлить и волноваться омут, едва не ставший его могилой, стал отползать прочь. И отползал до тех пор, пока не достиг твёрдой земли и почувствовал себя в относительной безопасности. Но и тогда, бессильно распластавшись на траве и громко, всей грудью дыша, нет-нет да и поглядывал в сторону трясины, из глубины которой доносились
