неспособна, – ухожу.
Прежде чем я успела сделать вдох, он широко распахнул дверь спальни и затопал вниз по лестнице. Его яростные шаги эхом отдавались от ковра, а затем от мрамора. Когда еще одна дверь с лязгом захлопнулась, сотрясая стены дома, я обернула крылья вокруг себя. Мои перья содрогнулись, его слова пронзали меня все глубже и глубже.
В этом нет ничего личного. Ничего личного. Тогда почему казалось, что он ненавидит меня?
Слеза скатилась по моей щеке, и я подняла руку, чтобы вытереть ее, но замерла при виде своей кожи.
Я приписала блеск в глазах Джареда эмоциональному потрясению.
Но сиять их заставил не вид моих крыльев. А вид моей кожи.
Вернее, ее отражение.
Я только что тлела из-за Джареда Адлера.
Ох, Великий Элизиум, что со мной не так? Должно быть, у моего тела был серьезный изъян. Иначе почему оно хотело соблазнить кого-то, кто ненавидел все, чем я являюсь, все, во что я верю, кого-то, кто убил свою собственную мать?
Я молча наблюдала, как сияет моя кожа. Затем вышла из оцепенения и попыталась понять, как выключить это нелепое свечение. Поскольку я никогда не тлела, то понятия не имела, как это работает. Я только знала, что я в состоянии контролировать это.
Должно быть, моя плоть загорелась из-за слишком быстро бьющегося сердца. Я глубоко втянула воздух, а затем долго выдыхала, пока легкие не свело судорогой. Запах Джареда почти душил меня, но я не сдавалась. У меня было ощущение, что только расслабившись, я перестану тлеть. И я сохраняла размеренное дыхание, пока стук в моей груди не замедлился и сияние не уменьшилось.
Плюс в том, что из-за тления по Джареду я на время забыла о том, что он убил свою собственную мать.
Я сложила крылья и заметила блеск ножа для вскрытия писем, который оборвал жизнь нефилима. Я с подозрением смотрела на него, будто он мог взлететь и заколоть меня.
Что побудило восьмилетнего ребенка убить свою мать? Я слышала, что нефилимы часто теряли связь с реальностью: боль из-за сожженных крыльев постепенно поглощала их разум. Неужели она настолько обезумела, что Джаред решил положить конец ее страданиям?
Глянцевое дерево скрипело под моими шагами. Я оторвала взгляд от ножа для писем и посмотрела на декоративную фиолетовую коробку, на которую опирались кожаные книги, а затем взглянула выше, на лепнину на бледном потолке. Я в последний раз осматривала «La Cour des Démons», ведь больше не могла вернуться. Не после всего, что сказал Джаред. И, конечно, не после унизительного проявления влечения в виде сияющей кожи.
Кроме того, я ничего не выиграю, если останусь.
Пол подо мной пошатнулся. Боже. Джаред назвал нас эгоистичными, и я только что доказала его правоту.
Но наш вид не был эгоистичным. Моя кровь закипела от негодования – он посеял семена сомнения в моем сознании, и они посмели пустить корни.
Наращивание крыльев шло на пользу не только нам, но и людям. Если мы не заработаем перья, то не сможем вознестись на Элизиум. Тогда все ангелы стали бы смертны и вымерли, как и человечество. Ведь некому было бы собирать добродетельные души и повторно помещать в утробы, чтобы уравновесить непрекращающийся приток порочных душ. Не говоря уже о том, что люди, которые потратили свою жизнь на улучшение мира, больше не будут вознаграждены, а те, кто портил его, не будут наказаны.
Без нас наступил бы апокалипсис, которого люди боялись тысячелетиями. Мир, который ангелы сейчас поддерживали в равновесии, опустел бы.
Так что нет, Джаред Адлер, мы не эгоисты. Мы необходимы.
Почему я не придумала этот ответ в его присутствии? Почему мой разум работает с задержкой?
Джаред Адлер, очевидно, не был знаком с нашей системой. Хотя откуда ему было знать? Он вырос не в гильдии. Возможно, его презрение к ангелам проистекало именно по этой причине. Возможно, поэтому он убил свою собственную мать. Потому что она лишила его возможности жить среди нас.
Когда моя теория сформировалась, я вышла на лестничную площадку и врезалась в чье-то мягкое тело.
– Мюриэль! – я ахнула, поддерживая ее рукой.
– Лей? Все в порядке? Я слышала, как хлопнули двери, – она потерла глаза, размазывая остатки туши.
– Все… – я собиралась сказать «хорошо», но это было бы ложью. Я вздохнула. – Мы с Джаредом поссорились, и он ушел.
Женщина нахмурилась, ее темно-синие глаза пробежались по моему лицу, будто пытаясь разгадать причину нашего разногласия. Затем она вздохнула.
– Полагаю, вы не пришли к согласию. Поскольку любимое оружие моего мальчика – это побег.
Ее мальчик. У нее была интимная связь с ангелом?
– Вашего?..
По ее лбу пошли морщины.
– Я ухаживаю за ним с того момента, как он выскользнул из матери, крича во всю мощь своих маленьких легких. Так что да, в каком-то смысле… во многих смыслах я считаю его своим.
– Вы присутствовали при родах?
– Микаэла решила рожать дома, и я помогала акушерке.
Как это было возможно? Как падший ангел мог зачать? Было ли это счастливой случайностью или все рассказы о нефилимах – ложь?
Это должно было быть случайностью, потому что офанимы не лгали.
Микаэла. Я попробовала ее имя на вкус.
– Она была хорошей матерью?
Глаза Мюриэль подернулись дымкой.
– Сегодня вечером немного прохладно, – женщина затянула пояс на своем кашемировом халате цвета ежевики. – Может, продолжим наш разговор за чашечкой травяного чая?
Мне очень хотелось ответить «да», но я вспомнила про поздний час и правила приличия и ответила:
– Думаю, вы бы предпочли вернуться в постель.
– Так я и поступлю. После травяного чая, – она улыбнулась. – Пойдем.
Я последовала за ней в мраморное фойе и затем через дверь в стене у основания лестницы. Узкий проход вел в буфетную. В середине комнаты стоял овальный стол, вокруг него находилось шесть металлических стульев и стеклянные шкафы, заполненные тонким фарфором.
Мюриэль сняла чайник с подставки и наполнила его в медной раковине.
– Я могу помочь? – спросила я.
– Просто присядь, chérie [50].
Я выдвинула стул, его ножки заскрежетали по желтой плитке. Пока вода нагревалась, Мюриэль достала из шкафчика фарфоровый заварник в горошек и склонилась над ящиком, наполненным разноцветными баночками. Она выбрала желтую жестяную коробочку, украшенную лавандовыми линиями.
– Тебе нравится ромашка?
– Мне все нравится.
Улыбаясь, женщина открыла крышку коробки, высыпала сушеные бутоны в ситечко, затем взяла две чайные чашки с тем же рисунком в горошек, что и заварник, и поставила все на стол. Когда чай заварился, Мюриэль
