Ну, видимо, что-то изменилось. Одни люди решили сместить других… Президент мертв. И вместе с ним мертв старый Дель-Эксин, старые правила, договоренности и законы. И это плохо. Очень. Поэтому жизнь замерла не только в уне, не только студентов отделили друг от друга, заперев в комнатах, в каждом городе сейчас установлен комендантский час и запрет на собрания.
Президент мертв. Критическое положение, чрезвычайное.
Отложив ставший бесполезным планшет, я легла на кровать, уставилась в потолок. В комнате была установлена комфортная температура, но по коже продирал мороз, меня трясло, а сердце гулко колотилось, его стук противно отдавался в висках.
В последний раз власть менялась тридцать четыре года назад. И тогда Дель-Эксин умылся в крови граждан. Митинги, пикеты, столкновения… Затем — страшный дефицит, реформы, криминальность, голод, сегрегация. Об этом рассказывала мама, пока была здорова. В одном из уличных боев погиб мой дед… Мать и бабушка с трудом выжили в тяжелых условиях.
Именно с легкой руки Базеля в стране появились неотмеченные: так лидер отделил (или обделил) тех, кто не желал принимать его политический курс, от лояльных. Неотмеченные поселились в собственных общинах, кварталах, держались вместе, потому что, по сути, не имели никаких прав. До сих пор убийство или же причинение вреда человеку, не носящему ди-чип, не несет никаких катастрофических последствий для виновного. Крупный штраф и пометка в личном деле — самое суровое наказание, которое помнит судебная система.
Мама воспользовалась первой же возможностью изменить свой статус. Я подозревала, что в ее безумии виноват не только дар, но и сама жизнь: она стала чужой для неотмеченных, но и в элитный мир Дель-Эксина не вошла. Никто. Ноль, к которому искусственно приставили единицу. Уродина. Отщепенка, продавшая себя за блага.
Я, как плоть от плоти ее, такая же.
Теперь власть сменилась. Сменятся и настроения общества. Кто на этот раз будет под ударом? Тогда вырезали неотмеченных, а сейчас кого? Судя по всему, неблагонадежных, того, кого сочтут таковыми… И как раз отношусь к ним. Как дочь своей матери.
Темнело. За окном грязной серостью наливался вечер. Свернувшись клубком, подтянув колени к животу, смотрела в него, дрожа, подавляя страхи, сглатывая колючий комок слез, застрявший в горле. А потом я встала, переоделась в тренировочный костюм, приблизилась к дверной панели, сосредоточилась.
Успокоиться, не думать. Просто действовать.
Из-за эмоционального шторма дар обострился до такой степени, что могла чувствовать каждую молекулу воды в этом корпусе — безумный, жуткий зуд в голове и по жилам. Всесилие пьянит, а еще грозит перенапряжением и смертью.
Ощущать и управлять водой. В том числе в человеческих телах. Их было более пятидесяти. Коснулась силой почти каждого, вычленяя нужных — дежурных, совершавших обход: один поднимается на этаж выше, другой как раз в коридоре подо мной. Проскользнуть незамеченной просто.
Впрочем, камеры мои передвижения отследят, как и сирс. Отследят, но не остановят. Так что к дьяволу их. Менее всего волнуют последствия. Это не нарушение, это — вопрос выживания.
Я неслышно бежала по коридорам. Поворот, еще один, переход, лестница. Остановиться, прислушаться, прощупать корпус даром, найти дежурных. Вовремя спрятаться в проеме, затаиться. И снова бежать, бежать…
Он как-то почувствовал меня у своей двери. Отследил по сирсу, синхронизированному с его? Ощутил ментально? Не имеет значения. Важно то, что панель немедленно отъехала, стоило мне приблизиться, а я, шагнув внутрь, тут же оказалась в крепких объятиях, точно напуганный ребенок, вцепилась в Тэппа, содрогаясь, задыхаясь. Мы вместе.
Меня накрыло таким облегчением, полнотой ощущений, что обмякла. В этом кошмаре, в мире стремительно меняющихся обстоятельств существовало только одно, за что следовало ухватиться, не отпускать, что спасало от безумия, что было стабильным центром. Иоданир Тэпп.
Его ладонь размеренно гладила меня по спине, ноздри забил его аромат, остро сладкий, льдисто травяной, подбородок упирался в макушку. И я успокоилась, тревога перестала мутить сознание, дрожь ушла. Вздохнув, чуть отстранилась, запрокинула голову, взглянула в бесстрастное лицо и прошептала:
— Я хочу уехать, сбежать отсюда. Мне страшно здесь оставаться.
Наклонившись, он коснулся своим лбом моего. Я прикрыла глаза. Да, это не слияние, но тепло, сила, уверенность Нира окружили, захватили так же, будто наши разумы вновь стали едины.
Мы оба удовлетворенно выдохнули.
— Чего ты боишься? — спросил он негромко.
— Неизвестности. Неопределенности. Завтрашнего дня. Ты поедешь со мной?
— Зачем? Все известно, определено, Мия. Да, Базель мертв, но сценарий давно прописан. Будет временное правительство…
— Будет война, Нир.
— Чем она тебя не устраивает?
— Тем, что не хочу умирать.
Тихо усмехнувшись, Тэпп выпрямился, ласково провел пальцами по моему лбу, щеке, коснулся губ. Я растаяла, еще больше расслабилась.
— Карамелька, ты еще не поняла разве, что твою судьбу, мою судьбу я сам решаю? Ни сдохший Базель, ни неотмеченные, ни националисты, ни экстремисты, ни политики. Я. Я держу в руках практически все нити, и если пока не хватает некоторых, то лишь дело времени обзавестись ими. Такова моя цель. Я, мы с тобой, не в этом потоке дерьма. Мы над ним.
Я сглотнула, поглощенная серебристо-серой глубиной глаз.
— О чем ты сейчас говоришь?
— О том, что война крайне полезна. И в ней не главное — выбрать правильную сторону, тут основное правило — проконтролировать, чтобы все шло по нужному направлению.
— Нир, — я убрала с его лба черные пряди. — Рийск сейчас — самое опасное место, в «Пикса три» начнутся зачистки. Я под ударом. И не только как дочь неотмеченной, а как девчонка без семьи, связей. Бесполезная малявка.
Он снова притиснул меня к себе, прижался подбородком к макушке.
— Успокойся, ты в безопасности. Даже дело с твоим сегодняшним побегом из комнаты я замну. Все равно сам хотел прийти к тебе. Ты меня опередила.
Потом резко подхватил меня на руки, заставив ухватиться за его плечи, понес на кровать.
— Там будет удобнее целоваться. Я соскучился, — объяснил, провокационно улыбнувшись, сжав губами раковину уха рядом с ди-чипом. А меня немедленно затопили жар и томление.
Тоже скучала. Отчаянно нуждалась в нем: близости, силе, звуках голоса.
Потом я лежала, хватая воздух приоткрытыми горящими губами, ощущая нагретой кожей прохладу мягкого пледа (верх тренировочного костюма валялся на полу, на мне остался лишь спортивный топ). Нир выцеловывал дорожку к ключице, обжигал и нежил дыханием и прикосновениями. Перебирала жесткие волосы, наслаждалась. В голове, слава всем божествам, — ни мысли, ни паники. Долгожданная пустота.
— Значит, мы остаемся? — накрутила на палец прядь его волос.
Иоданир подтянулся к моему лицу, боднул носом подбородок, опалил губы мимолетным касанием.
— Однозначно. Больше того: через три дня мы с тобой как лучшие студенты «Пикса три» будем сопровождать траурную процессию. Мечтала вырваться из этой клетки? Что ж, желание сбудется, пусть пока и на несколько часов.
Я скептически скривилась.
— Разбирательство. Проверка…
Тэпп перебил, нависнув надо мной:
— Пока в твоей голове размножались ужасы от смерти Базеля, ты упустила из вида основную пользу от того, что он теперь труп. Все разбирательства и проверки будут остановлены до тех пор, пока не появится новое правительство. К тому времени нас здесь не будет.
Пораженная, смотрела в спокойное лицо своего парня, уловила дрогнувшую в уголке его рта снисходительную ухмылку.
— Ты уверен? — горло перехватило.
Коротко рассмеявшись, он кивнул, закрыл мой рот новым жадным поцелуем.
… Около часа ночи мы лежали, обнявшись, накрывшись пледом. Сон не шел. Моя спина прижата к его груди, на животе — тяжесть и жар крепких рук. Кожа к коже, ведь оба раздеты до нижнего белья. Это будоражит и одновременно успокаивает, рождая чувство цельности и правильности, гармонии.
