пожениться.
Марика дернулась, больно ударившись макушкой о подбородок мужчины.
— Ты рехнулся? Как ты это представляешь? Я, княжич Бурый, перед честным народом беру в жены старую ведьму? Тебя ж в тереме запрут, как умалишенного.
— Проклятье спадет, и все увидят, что ты красавица.
— А если не спадет, что тогда?
Ольг промолчал угрюмо.
— Глупый, тебе еще жить да жить! Что же ты творишь? То к беру в кусты лезешь, то на ведьме жениться придумал, разве можно так?
— Нужно, — буркнул княжич. — Это и есть настоящая жизнь. Испытания, битвы, трудности… А не в тереме сидеть и о подвигах только в песнях слушать.
— Я за тебя замуж не пойду, так и знай.
— Пойдешь, никуда не денешься.
— А будешь неволить — обратно к хьоннам уйду. А потом уплыву с ними на край света.
— Не жалко северян? Я же корабли снаряжу и на них войной поплыву.
— Ради чего? — закричала Марика, не сдержавшись. — Ради ведьмы закодованной?
— Ради женщины любимой.
— Да ты ж меня настоящей даже не видел! А вдруг я тебя обманываю? Вдруг я чудище лесное?
— Глазами не видел, а руками чувствовал. И сердцем.
Ну что тут было ответить?
— Мне нужна рубашка твоя. Для Катьки, ворожить будет.
— Еромолову давай ей дадим? Или вон Маркову?
— Мне интересно, что колдунья скажет.
— Ладно, но спать с ней я все равно не буду. Даже если ты на коленях умолять будешь.
Ольг отпустил Марику, тяжело вздохнул, достал из сундука несвежую уже рубашку и тугой кожаный кошель с деньгами.
— На вот, держи. И будь осторожна. Отправил бы с вами кого, да болтать будут, вам это без надобности. Вот еще, возьми, — и протянул Марике узкий кинжал с небольшой рукоятью. Видимо, под женскую руку сделанный. — Матери моей, вроде как, была игрушка. Не бойся, если что случится — с ним спокойнее.
— Я заговоры знаю на отвод глаз. Ничего не случится.
— И все же мне так будет спокойнее.
Уступила, взяла и кинжал, и ножны к нему, кое-как закрепила на поясе, а потом попросила Ольга:
— А расскажи мне, как ты у моря побывал. Какое оно, море?
Проболтали до вечера, а потом Марика ушла искать Катерину. Та обрадовалась рубашке, долго ее нюхала, потом спрятала в сумку. Надвинула на глаза старый серый платок, накинула куцую заячью шубейку, опустила голову — и из статной красавицы разом превратилась в обычную скромную бабенку. Так и пошли вдвоем по улицам.
Марика думала, что колдунья живет там, где голытьба обитает да нищие, но к ее удивлению, Катя привела свою спутницу к вполне приличному небольшому домику даже и с садом, сейчас голым и пустым. Постучалась три раза в ворота, толкнула створки и снова прошла. Девушка была тут явно не первый раз.
И ничего страшного, ни черных котов, ни змей, ни пауков. Обычный дом, чистый, ухоженный, почти даже богатый, с беленым крыльцом и половичком за дверью.
И голос, их окликнувший, тоже не пугал, разве что слова странные были:
— И кого ты мне привела, юродивая? Смерть мою привела…
В выскочившей в сени женщины колдунью признать было невозможно: обычная горожанка, одета добротно, но не роскошно, не толстая и не худая, вовсе и не старая. Руками колдунья замахала, как мельница крыльями и зашипела на Марику:
— Пошла отсюда, пошла! Неча тут делать тебе! Знаю я, что ты ищешь, могла бы дать, да не буду! Не буду помогать! Убирайся прочь, вестница моей смерти! Пошла, пошла!
Да и вытолкала растерявшуюся Марику из дому.
Не вышло.
Могла бы, значит, помочь… Надо будет Ольгу сказать, пусть он с этой… юродивой поговорит.
Ведьма присела на скамеечку возле дома, дожидаясь Катерину. Та выскочила через небольшое время, Марика даже озябнуть не успела.
— Ну что, успешно?
— А? Да. Костьми лягу, но княгинею стану.
Марика только губы поджала, но ничего на это не ответила.
У Марики все не шли из головы странные слова колдуньи про смерть. Видно было, что та действительно обладает даром, да немалым. Возможно даже, подобным Зимогорову. Вдруг захотелось вымыться в бане до скрипа, чтобы убрать это ощущение липкого страха. Да еще Катька со своими планами! Хотелось взять ее за плечи, встряхнуть хорошенько и закричать ей в лицо: мой княжич, мой, не смей даже смотреть в его сторону!
Домой женщины вернулись уже темной ночью, обе встревоженные, недовольные и молчаливые. Марике очень хотелось поговорить с Ольгом, но она решила, что утро вечера мудренее. Наверное, зря. Всю ночь ворочалась на удобной и мягкой постели, думала о всяком… А наутро Ольга не нашла. Марфа сказала, что еще на заре к нему прибежал мальчишка и позвал в совет, срочно, прямо сейчас. Видать, стряслось что-то.
Жизнь же в доме текла своим чередом: проснувшиеся домочадцы завтракали на кухне, или приходили с мисками за кашей, или, довольствуясь ломтем хлеба с сыром, убегали по важным делам. Женщинам было проще, никуда бежать им было не нужно. Марфа с Марикой взялись помогать поварихе с обедом: чистить овощи, ощипывать птицу. Закончили, Оленку и Ждана посадили перебирать лук, а сами вышли во двор, смотреть, как Варвару Сельва учит ездить верхом на коренастой степной лошадке. Лошадка была очень спокойная, пожалуй, на такую и Марика бы рискнула сесть. На интересное зрелище сбежались поглазеть соседи, а старик Ермол так и вовсе присел на деревянную колоду и глаз с Варьки не спускал, знамо, ждал, что та с лошади сверзится и шею себе свернет, а Ольг потом Сельву на воротах повесит.
Но даже Марика знала, что такие лошади выучены на совесть, и ездока сбросят, только если сами погибнут.
Ольг вернулся заполдень, хмурый, даже мрачный.
— Так, ворота закрываем, — скомандовал он. — Со двора никто больше не выходит.
— Что произошло, княжич? — Никитка, как обычно, влез первым.
— Болезнь странная в Бергород пришла, Черный окрай и рыбная слобода — в каждом доме лихорадка, уже несколько человек умерло. Совет порешил закрыть ворота, никого не впускать, никого не выпускать.
— А лекари что говорят? — подала голос Марика.
— Не знают, как лечить. Не было доселе такого на наших землях. Кто-то говорит, надо больных обтирать
