Αхтымбан остановил пытку.
– Белорыбица ваша сущее объеденье. Во всей Елабуге такой не найдешь... - щебетала Гуля.
– Пущай воркуют голубки, – я потянул Моню в перекрестную улочку.
Я беспокоился о будущем озорной татарочки, но при этом лелеял надежду, что Ахтымбан не станет убивать свое вероятное потомство. Не меньше я боялся за конопатую девчонку, доставшуюся Фоме. Моральная подготовка к сезону охоты на людей у меня хромала на обе ноги.
***
– Самуил Измайлович! – я приветливо окликнул пожилого еврея, выпрямляющего отрезок зеленого бархата, поскольку у Мони онемел язык.
Продавец тканей повернулся с учтивым поклоном, намереваясь предложить богатый выбор новому покупателю, и оцепенел, увидев нас.
Его плотная коренастая фигура в синем жилете и голубых панталонах слегка подпрыгнула. Темные глаза вылезли из очков.
– Монечка! Дочечка моя! – с надрывным воплем Самуил Измайлович обежал прилавок и бросился обнимать дочь.
Я следил за ними, готoвый предотвратить беду, если самоконтроль Мони ослабнет, но молодая вампирша стоически выдержала объятия.
– Чего кричишь? Откуда беспорядок? – из палатки выбежала полная женщина в коричневом фланелевом платье и кружевном чепце.
– Руфочка! Живей сюда! К нам Монечка возвратилась! – Самуил Измайлович хлопнул в ладоши, приседая как в танце.
– Ах! Видать, помиловал нас Всевышний! Пощадил! Сосчитал выплаканные слезы и вернул нам дочь, – мать обняла и расцеловала Моню. – Детонька моя! Где ты пропадала целый год? Мы столько ночей глаз не смыкали! Все за тебя молились. Не чаяли увидеть тебя живой. За что ты так с нами? В чем виноваты мы? Οттого ли ты нас покинула, что отец по добродетельной строгости бил тебя по рукам за воровство? Так это ж он для твоего блага старался? Чтобы не загубила ты молодость, что бы кривая дорожка тебя в острог не завела, иль, того пуще, в могилу, – она расплакалась на плече неподвижной Мони.
– Нет, мамочка, ни вы, ни отец не виноваты в моем побеге, - вампирша погладила спину матери. - Все как-тo неловко получилось. Без памяти влюбилась я… в иноверца. Проклятий ваших испугалась, подумала , вы не примете моего выбора. Вы ж, помнится, меня сватали за косого Илюшку Шлюберга.
– Ох, знали бы, что выйдет, не докучали бы тебе с косым. По нам уж пускай иноверец, хошь бы не вор, - мать отпустила Моню и повернулась к мужу. – Так, Самуил?
– Так–то оно, да не так, Руфочка, – отец Мони задумчиво пощипал квадратную черную бороду, разглядывая меня сквозь очки. – Вор-то оно нехорошо, кто бы возражал. Да видишь ли, иноверец тож не лучше. А ежели Монечкин похититель являет собой одно и второе вместе? Вдруг он и богу не нашему молится,и кражами втихомолку балуется?
– Позвольте при глубочайшем уважении к вам, Самуил Измайлович, - я поклонился отцу Мони, сняв шляпу, - и к вам, Ρуфина Моисеевна, – я поклонился матери Мони и поцеловал ее увешанную браслетами руку, – удостоверить вас в обратном. Я православный христианин,и не отрекаюсь от своей веры, - вытащив из воротника рубашки цепочку, я поцеловал крест. – Но я отнюдь не вор. Я честный дворянин славного княжеского рода. Писатель. Разрешите представиться, – я изобразил приветственный жест, принятый в светском обществе, - Тихон Игнатьевич Ракушкин. Намерен с присущей столичным литераторам требовательностью просить руки вашей дочери Эммануэли Самойловны, – я встал на колени.
Моня подобрала юбки и опустилась на брусчатку.
– Испрашиваю в неусыпной надежде на ваше милoсердие родительского благословения на брак, – кротко улыбнулась она.
– А ну вставайте, – повелел Самуил Измайлович, – Мы по такому делу соберем общину и устроим славный пир.
– Спешим мы, милый папенька, - поднявшись одновременно со мной, Моня заңялась уговорами, - Экипаж к воротам ярмарки подан. Молю, благослoви нас.
– Без общины не могу, – строго возразил ее отец. – Как же десять почтенных мужей для молитвы? Погоди, Монечка, дрожать в волнении. Гостей мы соберем быстрехонько. Как голуби они слетятся на праздник.
Оставив нас с Моней стеречь товар, Самуил Измайлович и Руфина Моисеевна разбежались по разным концам ярмарочной улочки, и скоро вернулись со свидетелями нашей помолвки. Собрали они почти что всех евреев, торговавших на ярмарке. Вокруг нас сомкнулось непрестанно бубнящее и пришепетывающее кольцо из восемнадцати человек, включая женщин и детей. Самый почетный гость, древний старик с черной кудрявoй бородой до пупка, дважды засыпал во время общего чтения молитвы на идише. Мне приходилось его ловить на левую руку, осторожно поддерживать и будить щекоткой, едва он вновь углублялся в сон. Кучерявый озорной мальчуган то и дело дергал подол Мониного платья, а потом пускался наутек. Его ловила проворная бабка, водворяла на место рядом с собой, но только ее костлявые цепкие руки отпускали мальчишку хоть на миг, озорство повторялось .
По скучным лицам отвлеченных от торгового дела евреев было понятно, что они не восприңимают фиктивную церемонию всерьез.
– Была не была, – после долгих молитв Самуил Измайлович простер над нами мозолистую руку. - Ежели вы не вор, что нам сомнительно, благословляю вас именем Сущего Творца. Да сохранит он вас на всех дорогах.
– Благослови вас Бог, дорогие дети, – Руфина Моисеевна накрыла нас козьим платком и звучно всхлипнула.
– Прошу к столу, – радушно пригласил Самуил Измайлович. - Небось, проголодались с дальнего пути?
Обрадованная приглашением шумная ватага гостей не без “пострадавших”, случайно защемленных в узком входе, приплясывая и громко напевая, втянулась в палатку.
– Покорнейше благодарю. Мы с Эммануэлью Самойловной совершенно объелись на ярмарке сдобных пряников, леденцов и халвы, - виновато улыбнулся я. – Езжать нам пора.
– Возьмите на дорожку сдобы и печеной рыбки, - Руфина Моисеевна завернула в бумагу приготовленную еду.
– Далече вы собрались, дорогие путешественники? – Самуил Измайлович недоверчиво опустил густые брови. – И скоро ли свадьба?
–
