— Не спрашивай, баб. Не сейчас. И никогда не спрашивай, ладно?
Не могу я, и все. Думала, получится. Думала, тоже хочу, но не смогла. Не знаю, может, вообще никогда не смогу. Я понимаю, Адам — другое дело. Я ему нравлюсь, правда нравлюсь, и он мне нравится, но тяжесть его тела, его руки, которые шарят по моей коже, от всего этого меня трясет. Логики никакой, это вообще не из головы: в голове я счастлива, что он рядом, и рвусь к нему. Просто у меня тело уже запрограммировано и ведет себя так само по себе, отдельно от всего.
Оно вообще уже давно мне как чужое. Дома оно много лет принадлежало ему. Он мог получить меня — взять меня, — когда захочет. Теперь оно принадлежит Мии. Мое тело как по волшебству сделало все, что нужно, чтобы вырастить ее, родить ее, кормить ее. Я не знала, как это делается, но все получилось. Тело все знало.
Когда-нибудь, в один прекрасный день, тело вернется ко мне. Только вот никто не знает, когда это случится, кем я тогда стану и что почувствую. А пока Адам выбегает, хлопнув дверью. Говорит, он Человек-Слон. Думает, на него противно смотреть, но дело же не в этом. Совсем наоборот. «Дело не в тебе, дело во мне». Боже мой, до ужаса затасканная фраза, а ведь так и есть. Разве я хотела его обидеть? Что он теперь обо мне подумает: что я стерва или динамщица?
— Похоже, попросят нас отсюда, — говорю я Мии. — Я сама все испортила, да?
Собираю вещи и только потом спускаюсь. Адам лежит на диване, свернувшись в клубок, с закрытыми глазами. Телик включен, но он его не смотрит. Вэл в кухне, сидит на табуретке в облаке дыма. Останавливаюсь на пороге. В кухне так накурено, что Мии там нельзя, в гостиной мне не поместиться — ее занял Адам. Деваться нам некуда, придется уйти.
— Я положу ее в коляску и сбегаю за остальными вещами, хорошо? — говорю я.
— Зачем? Куда это ты? — Вэл давит сигарету в пепельнице.
— Большое спасибо, что вы пустили нас переночевать, но теперь нам надо найти другое место, где жить.
— Разве тебе есть куда идти? — Она пристально смотрит на меня.
— Ну да, попробую кое-куда ткнуться, — вру я.
Не хочу я, чтобы меня жалели, опекали и вообще. А хочу я уйти, мне вообще не надо было сюда соваться. Нам с Мией надо уехать из Лондона, а если нас при этом поймают — ладно, я что-нибудь придумаю.
Подхожу к коляске, пытаюсь уложить Мию, но спать ей еще не пора. Она обиженно вопит.
— Мия, пожалуйста, полежи. Только капризов мне не хватало.
Она не унимается, но я все равно пристегиваю ее и ухожу наверх за мешками. Когда я спускаюсь, Вэл стоит рядом с коляской и воркует. Это не помогает.
— Не беспокойтесь, — говорю, — мы уже уходим.
Запихиваю мешки в корзину под коляской и натягиваю куртку.
— Мы тебя не гоним, — говорит Вэл.
Адам на диване за ее спиной так и не открывает глаз, но он точно не спит — поди усни при таком гвалте.
— Адам, она уходит, — говорит ему Вэл. — Не хочешь попрощаться?
Тут он открывает глаза и смотрит прямо на меня. Лицо у него не выражает ничего. У меня такое чувство, будто я его убила.
Делаю шаг к нему. Нельзя, чтобы все так кончилось. Между нами стена непонимания.
— Адам, — говорю, — дело не в тебе. Дело не в тебе, дело во…
Он бьет кулаком в диван.
— Хватит! — орет он. — Не говори так, никогда так не говори!
— Все, все, я ухожу.
Говорить с ним бессмысленно. Я так сильно его обидела, что лучше теперь не трогать. Иду к входной двери, открываю ее и придерживаю спиной, чтобы вывезти коляску. С трудом стаскиваю ее по ступенькам. Мия по-прежнему плачет, но взять ее на руки я не могу, пока мы не окажемся далеко отсюда. Собираюсь закрыть дверь за собой — и вдруг на пороге возникает Адам. Не представляю себе, что он хочет, накричать на меня, ударить, поцеловать. Энергия так и бьет через край — он прямо на взводе. Руки сжаты в кулаки. Вдруг он резко выбрасывает один кулак вперед.
— На, — говорит. Поворачивает руку ладонью вверх, разжимает пальцы. Там две купюры и мелочь.
— Да ладно, глупости все это, — говорю.
— Бери. Уезжай из Лондона. Осталось три дня. Увези Мию отсюда. От меня.
Он говорит не поднимая глаз. А на слове «меня» вдруг вскидывает голову и смотрит мне в глаза, и взгляд у него больше не мертвый, не безжизненный. В них снова поблескивает искра, и эту искру я знаю: там пляшет страх.
— Возьми, — повторяет он, сует деньги мне в ладонь и накрывает ее своей. Рука у него теплая-теплая. Все мое тело тут же отзывается — к коже приливает кровь, сладко ноет между ног. Не хочу я никуда уходить. Хочу остаться здесь и встретить лицом к лицу все, что только попробует нас разлучить. Хочу прикоснуться к его обожженному лицу, чтобы он понял — это для меня не важно.
— Что ты собираешься делать?
— Шум поднять. Надо заставить всех уехать из Лондона.
— Сам? Один?
— Ага, ну не знаю, все равно.
Стоим на пороге, как будто нам еще что-то надо решить. Я взяла деньги, но руку Адам не убрал. Не хочу, чтобы он убирал руку.
— Я бы могла тебе помочь, — говорю.
Тут мы смотрим друг на друга, и на секунду-другую я задумываюсь, не думает ли он о том же, о чем и я, — что нам суждено быть вместе, что мы со всем справимся.
Он убирает руку и нежно касается моей щеки, как я когда-то в школе.
— Нет, — говорит он, и голос у него тихий и хриплый. — Тебе надо уходить. Это самое лучшее, что ты можешь сделать. Увези Мию в безопасное место.
Правильно он говорит. Я с самого начала это понимала. Если я хочу увернуться от будущего, от своих снов, значит, первого я должна быть от него подальше.
— Ладно, — говорю, — я уйду. Но я буду тебе звонить, хорошо? Может, когда все кончится, мы…
Не представляю себе, что ждет нас по ту сторону Нового года. Не знаю, каким будет тогда мир. Не знаю, выживет ли хоть кто-нибудь из нас. Адам знает. Он видел мое число.
— Адам…
— Да.
Тут меня осеняет: не желаю я знать, сколько мне осталось — неделя, месяц или год. Адам говорил, что никогда мне не скажет, и правильно, так лучше всего. Не желаю слышать собственный смертный приговор.
— Ну давай.
Кидаюсь к нему и целую в щеку, в обожженную. Он закрывает глаза, а я шагаю по тропинке.
Не оглядывайся. Не оглядывайся…
Не могу сдержаться, гляжу через плечо, он все еще стоит на пороге. Глаза у него уже открыты, и он стоит и смотрит. Поднимает руку и вытирает глаза рукавом, и лицо у него кривится, и улыбка уже не улыбка. Не могу видеть, как он плачет, отворачиваюсь и ухожу.
Она уходит, и так, наверное, лучше для нас обоих и вообще для всех. А мне так и хочется заорать: «Вернись!» Так и хочется броситься за ней, развернуть, прижать к себе. Но что-то во мне — то, что во мне есть хорошего, — радуется, что она уходит: зато теперь она будет в безопасности и Мия тоже. А если нет, не я буду в этом виноват.
