— Понятно, — сказала я точно как шеф. — А дальше?
— Поскакали по тракту к нечистой усадьбе; пристав коня гнал, мне тоже пришлось не отставать. К ней не подъезжали, за полверсты где-то Блохин спешился, поблагодарил и попрощались. — Шандор помолчал немного, вздохнул. — Пока я в табор ехал, все думал, что не по-людски поступаю, бросил хорошего мужика одного, даже помощи не предложил. И так меня эти мысли разобрали, что оставил лошадушек уставших на помощников да свежую себе снарядил. Думаю, вернусь, гляну, что к чему. Ну и вернулся.
— Сколько времени прошло, пока скакал до табора и обратно?
— Часа два, может, больше, я ведь домой не торопился особо, арлейцев не гнал. Прискакал, а Блохин… Ночь на исходе уже была, самое темное небо, луна яркая, что монета золотая, снег тихонько так падает, а на суку осиновом пристав в петле болтается. Я его снял…
— Как? — переспросила я быстро. — Подробно давай, по шагам. Спрыгнул из седла… Дальше?
— Подошел к осине. Посмотрел. Высоко. Тулуп скинул, нож в зубах зажал, да и полез по стволу. Сверху чикнул по веревке, покойник упал, я нож за ним бросил, спустился, нож подобрал, в ножны спрятал. Грех на земле верный клинок оставлять. Тут Блохин застонал.
— Он жив еще был?
— Ага. Только совсем уже плохой, отходил.
— Что он тебе сказал?
— Что не жилец, чтоб я не медлил, а в приказ отправлялся, кого-нибудь из служивых сюда привез, что болван он первостатейный, потому как от бабы опасности не ждал… Ах да, велел приказным передать, чтоб зарыли его без отпевания и за погостом. Я все исполнил. Полкан этот, Евсей, что ли, который приказной, меня выслушал и все по завету начальственному сделал. Мы когда с санями уже вернулись, Степан Фомич совсем закоченел, душа его покинула.
— Раны какие на теле заметил?
— А то. Выше живота прокол был, навроде как от ножа. Евсей сам осматривал, никого не допустил, но я видел, когда он рубаху на покойнике задирал. Здесь. — Шандор уверенно ткнул себе в солнечное сплетение, после суеверно подул на ладонь. — И карманы он обшарил тщательно, никаких писем не нашел.
Толковый какой неклюд этот Шандор и сердоболен.
— Спасибо, дядюшка, — проговорила я чистосердечно, — и за рассказ подробный, и за помощь, что ты товарищу моему покойному оказал.
— Теперь-то что?
— Никаких чужих следов ты около висельного дерева не заметил? Копыт, к примеру, лошадиных либо полозьев?
— Ничего такого. Человечьи были, изрядно. У холма натоптали и вроде ходили к развалинам либо от них. Парень все порывался дом обыскать, только Евсей не позволил.
— Понятно. Что ж, господин Шандор, не смею тебя более задерживать. Ежели вопросы какие возникнут, я за тобою младшего чина какого в табор отправлю либо сама в гости явлюсь.
— Вот и славно. — Неклюд поднялся с табурета. — Девчонку с собою заберу?
— Эту? — Я посмотрела на гадалку с хищною улыбкой, девица всхлипнула, Шандор сызнова сел. — Никак нет.
— Тогда и я обожду.
— Не стоит. Разве что это ты лично поручился, чтоб в табор не неклюдку допустили.
Вот как же я театральные эффекты обожаю, неприлично даже. Пауза возникла тяжелая, густая, любо-дорого, на сцене такие выстрелами заканчиваются либо дамской истерикой в партере.
— Не я, — сказал наконец Шандор, — но, раз она уже с нами, отвечаю наравне с прочими.
— Что ж, — я пожала плечами, — в своем ты праве, мы законы нетитульных берендийских народов уважаем, когда они в разрез с общими имперскими не идут. Дозволяю тебе и на этом допросе присутствовать, только будь любезен свой табурет даме уступить, чтоб мы с нею через шатер не перекрикивались.
Рокировка проходила в молчании. Девица пошатываясь приблизилась, села по кивку, ее колотила дрожь, даже плечи ходили ходуном. Неклюд подвинул сундучок поближе к столу.
Продляя паузу, я собрала колоду, перетасовала ее и протянула гадалке.
— Снимешь?
Она подчинилась, пальцы с обгрызенными ногтями, костяшки шелушатся, рабочие руки.
— Итак… — вытащила я карту не глядя. — Вопрос первый. Куда ты труп мещанки Губешкиной дела? А, Дунька?
Девица лишилась чувств, тело стукнулось об пол.
А все твои эффекты театральные, Гелюшка! Допрыгалась?
— Вашбродь? — заглянул на звук Федор.
— Полог придержи, — велела я, стоя на коленях перед сомлевшей девкой, — света мало. Ежели эпилепсия…
— Да обморок это. — Неклюд достал из-за пазухи запечатанный сургучом шкалик казенки. — Горазда ты, Попович, жилы тянуть.
Резкий водочный запах ударил в нос. Шандор наклонил горлышко, струйка ударила в плотно сжатые губы девицы, волосы мешались, я сняла их вместе с платком. Под вороным париком обнаружилась типичная берендийская русая коса, закрепленная вокруг головы.
— Вашбродь! — ахнул Степанов.
— Держи, служивый, — протянул шкалик неклюд, — поправься.
И, освободив руку, ляпнул по девичьей несколько рябой щечке.
— Ну же, милая!
Федор булькал за спиною, поправляясь. Дуняша закашлялась, разбрызгивая водочные слюни.
— Ну вот и славно. — Шандор придержал ее за плечи. — Экие вы, бабы, созданья нежные. Давай барышню из себя строить переставай, отвечай сыску чародейскому, мне даже самому любопытно, что и куда ты прикопала.
— Полог-то держать, вашбродь? — икнул Федор.
— Не нужно уже.
— Так я пойду? Или позволите тут посторожить?
— Без разницы.
Раздражение мое было вызвано тем, что я допросного преимущества лишилась. Шандор со своею казенкой главным стал. Все беды от водки. От нее, а не от моих эффектов, истину говорю.
Вернувшись к столу, я села. Приказной Степанов спросил с излишней развязностью:
— А кличут как нашу убивцу?
— Евдокией, — ответила я. — Она горничной у провидицы Зары служила.
— И до сих пор служу, — пискнула Дунька, — потому как, что бы вы, Евангелина Романовна, ни надумали, жива моя хозяйка и в отменном здравии пребывает.
— Вот и славно. — Шандор достал еще бутылочку. — За здоровье.
— Где пребывает? — зыркнув на Федора, чтоб пить не смел, задала я вопрос.
— Так в таборе. — Дунька в ту же сторону взгляды кидала, заинтересованные такие, бабьи, гренадир мой от них явственно краснел. — Приютили нас с нею неклюды. Захария-то Митрофановна на весь уезд славу имеет.
— То есть вы из Крыжовеня сбежали? Зачем?
— Так расклад смертный у нас с хозяйкою получался, что так, что эдак. Она уж и меня снимать заставляла… Говорит, плохо дело, не выживем с тобою, в городе оставаясь. Надо место сменить, тогда, может, обойдется. Потому как кинжал-карта в комплекте с племянницей мокошьградской идет, а раз от Гелюшки мы избавиться никак не можем…
— Понятно.
— Нынче только расклад сменился, кинжал из него пропал, вот хозяйка и дозволила на ярмарку мне поехать, чтоб денюжек немного заработать.
— Двести рублей уже потратили?
— Каких еще двести… — начала было девка развязно, но смутилась. — И про то прознали, барышня. Те деньжищи мы в храм отнесли, в ящик для пожертвований вбросили, еще когда про смерть пристава слухи дошли. Потому как поганые две сотенки, бесчестные.
— Смертное заклятие на Блохина вы навели?
— Получается, что да. — Дуняша разревелась. — Не думали даже, что так обернется, бес попутал.
— Как наводили? Кто заказал?
— Не знаю-у-у… Хозяйка меня к обряду не допускала, только велела куколку из соломы сплести-и-и…
Сердобольный неклюд подсунул ей шкалик.
— В солому что вплетала? — вбросила я наобум.
— Волосы-ы-ы…
Шандор отобрал бутылочку, дал баранку с маком. Цельная лавка у него в тулупе, что ли… Я сглотнула слюну, хотелось есть.
— Собирайся, поехали, — поднялась с табурета.
— К-куда?
— В табор, с хозяйки твоей допрос снимать.
Возражать никто даже не подумал. На случай, если проблемы с неклюдским начальством возникнут, пригласила я с нами и Шандора. Дуняша напялила обратно свой парик, я спрятала револьвер в муфту, на этом сборы и закончились.
