Лесть старухе по нраву пришлась, да и водочка свое действие оказала. Кормили наваристым гуляшом, называемым бограч, пахучим и невероятно вкусным. Я спросила рецепт и дословно его запомнила, пригодится. Водку, кроме меня, пили все, даже древняя мами и малолетняя Дунька. Последняя вовсе разомлела, обстреливая Федора столь мощными по страстности взглядами, что мужику кусок в горло не лез.
— Дуняша, — спросила я с фальшивым добродушием, отхлебнув какой-то анисовый узвар из своей кружки, — а лет тебе сколько?
— Осьмнадцать, — отвечала пигалица.
Я посмотрела внимательнее. При первой встрече я дала ей всего пятнадцать. Сейчас, в ярком неклюдском наряде, Дуня выглядела гораздо взрослее. Да уж, если девица половозрела, шансы приказного Степанова на холостую будущность стремятся к нулю. В оборот его взяли резво.
— А с Антипом-извозчиком давно гуляешь?
Этот вопрос был вызван вовсе не бабьей ревностью. Конечно, можно было бы и наедине его задать… Ладно, кого я обманываю? Немножко и ею, совсем чуть-чуть, захотелось с кокетки спесь сбить.
— Больно надо, — не смутилась девица. — Гулять еще! Это Антин волочился, что псина бездомная, а я только успевала отвороты давать. Он уж и у дома меня подкарауливал, и возле рынка. Одним вечером ветрел в Сапожном проулке, я из храма возвращалась, прими, говорит, Дуняша, подарочек да бусики мне сует. Чистый ужас, а не подношение. И не бусики вовсе, а навроде ленты змеюка разноцветная. Он только ее из мешочка достал, я в крик и домой побежала. Так неслась, что валенок даже с ноги слетел, босая к хозяйке явилась, а она меня за то заругала.
Губешкина кивнула.
— Было дело.
Стало быть, этот Антип не только с одинокими пассажирами свой фокус навий проворачивал? Однако. Завтра же велю Волкову… то есть попрошу меня в камеру отвести, побеседую с незадачливым Дуняшиным поклонником.
После трапезы мами закурила маленькую деревянную трубочку, велела:
— Пусть гадалка человеческая свое искусство покажет.
Шандор перевел, Захария Митрофановна достала из-за пазухи колоду. Неклюдка раздула ноздри.
— Бабушка спрашивает, какие арканы пользуешь.
Провидица Зара фыркнула.
— У чародеев арканы, у нас все по-простому. Дунька, сними.
— Девочка тебе зачем?
— Дар у нее, посильнее моего будет. Теперь ты, мами.
Неклюдка шелкнула по картам загнутыми черными ногтями, сбила.
— На грядущее гадать не буду, — журчала Губешкина, — его сразу не проверишь, а мне похвастаться охота. Значит, мужей у тебя, мами, было два, детишек… четверо, все мальчики. Трое уже не с тобою, четвертый…
Я отвлеклась на размышления.
Мишкина. С ней понятно. Вернусь в город, немедленно в бордель отправлюсь. Что еще? Бобруйский. Я же должна была нынче ему визит с женихом нанести для интервью. Перетопчется купчина. Мне в нем интересу пока никакого. Мишкина назовет подельника, скорее всего, это Сереженька ее драгоценный, господин Чиков. У Чикова я узнаю имя заказчика, запротоколирую все тщательно и с этим протоколом уже к Гавриле Степановичу явлюсь для ареста. А он плюнет мне в глаза и отопрется. Я тогда косвенных улик подсыплю. Беседу с Фараонией и сто тысяч ассигнациями. Скажу, все номера в банке конторщик переписал, прежде чем на руки выдать. И не так прямо скажу, чтоб на вранье не попасться, а вроде как намеками.
А ведь завтра вечером неделя истекает, сызнова с вокзала мокошьградского поезд в Змеевичскую губернию отправится. Время-то как бежит. Как там мои товарищи? И отчего я до сих пор документы о назначении нового пристава не получила?
Неклюдская старейшина уже удалилась, Губешкина гадала Шандору, он хмыкал недоверчиво, седой башкой мотал. Сулили ему прибыток да новость о казенном человеке. Федору выпала любовь. Кто бы сомневался, Дунька так тщательно для него колоду мешала.
— Тебе, Гелюшка, раскинуть? — спросила старуха.
— Не нужно, я еще с кубками и котами обещанными не разобралась.
— Так, может, сменился расклад, сплошь и рядом такое бывает. Снимай!
Я послушалась, только чтоб отстали. Провидица Зара лихо разложила веер картинок, сообщила:
— Сердечко твое разбитое никуда не делось, не склеил пока никто.
Какая глупость, право слово.
— Заступник у тебя появился, — сказала гадалка.
— Вот и славно.
— Черный человек, недобрый.
— Захария Митрофановна, — предложила я, — вы бы себе раскинули. Можно ли вам уже в Крыжовень возвращаться?
Интерес к моим сердцам немедленно испарился. Дунька потасовала, отдала хозяйке колоду.
— Значит… — начала Губешкина. — Это сызнова смерть выпадает. Еще одна? Погоди, погоди… Три? Вот эта вот мужская карта и…
Она собрала картинки, смешала задумчиво, раскинула не глядя, вздохнула и опустила глаза к столу.
— Чего там, барыня? — испугалась Дуняша.
— Собирайся, загостились мы.
— Чего?
— Того. Смертей три, и ни одна из них к нам касательства не имеет.
— А они уже произошли? — полюбопытствовала я.
— Того не скажу, не близкие люди.
— Так я мигом, — подскочила служанка, — тогда и Федор Федорович нас в Крыжовень отвезет.
— А мне нужно с неклюдами, что нас приютили, попрощаться.
И женщины вышли из шатра, придерживая друг друга под руки. Потому что водка зло!
Приказной Степанов, будто избавленный от морока, схватил со стола горбушку и стал хлебать свой остывший уже бограч. Шандор набил трубочку, затянулся, выпустил к потолку колечко дыма.
— Деревенский мужик какой-то твоих баб в табор привез, гадалка в ноги барону упала, упросила оставить, от смерти неминуемой сберечь. Это мне мами рассказала.
— Всем в Берендии неклюдское свойство беглецов принимать известно.
— Законы у нас такие.
— Да я не в укор.
— Хорошо, что ты их назад заберешь, — пыхнул дымком Шандор. — Мами говорит, гадание у твоей Зары вовсе чудное, на наше непохожее, опасается бабушка, что эта инаковость неприятности принести нам может.
Мы помолчали. От сытости клонило в сон. А неплохо было бы покойного Блохина во сне увидать, ножик его рассмотреть, спросить про всякое. К примеру, как его листочек из кисета прочесть или куда он чародейские стекла от Крестовского приспособил?
— Стекла? — спросил вдруг Федор, откладывая облизанную ложку.
Неужели я вовсе вслух размышляла? Перфектно.
— Не простые, чародейские.
— Так любые плавить можно, — сообщил приказной Степанов, как я пару минут назад выяснила, Федорович. — Ходил я к стеклодувам за эдакой работой. Только крестов там никаких не было.
— Погоди. — Сон как рукой сняло. — Блохин тебе эту работу поручал?
— Ну да, то есть короб дал берестяной, увесистый, велел на Вокзальную свезти, там мастеровые — те, которые не в артели, проживают. Гнумы то есть.
— Как мастера кличут?
— Так стеклодув он. И короб бренчал по-стекольному, и после, когда его открыли…
— Что велел Блохин?
— Письмо передать до купы и ответа дождаться. Ох, доложу вам, и любопытное это ремесло! Гнум из короба все в чугунок такой хитрый пересыпал, меня к мехам определил, чтоб жар, значит, надувал.
— Когда это было?
— Точно не помню, снега еще не было, но листва с деревьев сошла.
— Дальше что? В какую форму стекло переплавили?
— Ничего такого, я даже удивился неприятно. Шишечка малая получилась. — Федор отчеркнул большим пальцем на ладони. — Вот такусенькая.
Подбежав к очагу, я подобрала уголек и, вернувшись, сделала рисунок на столешнице.
— Похоже?
Степанов внимательно посмотрел, кивнул.
— Похоже, только та белая была.
Тихонько зарычав, я стукнула себя по лбу.
«Дурында ты, Попович! Забыла, с кем дело имеешь? С чародеями! А у этой публики ничего просто так в клозетных бачках не валяется. Это ведь ручка от цепочки, которой ты так легкомысленно при обыске пренебрегла. Ты всем пренебрегла, и самой цепочкой и кисетом. Рун ты не заметила своими очками слабосильными? Стекло сквозь стекло не разглядела? Нет тебе прощения!»
