поцелуями его лицо, шею, ямочку между ключицами в вырезе рубахи.
Зашуршало платье, опускаясь на пол. Я разочарованно застонала, когда Генри ссадил меня с колен, и тут же, охнув, прикрыла рот ладонью. Не хватало еще, чтобы весь корабль слышал, чем мы тут…
— Не бойся. — Он легонько подтолкнул меня, разворачивая. Занялся шнуровкой корсета. — На спальне — купол тишины.
Его прикосновения сейчас почти не ощущались, лишь по тому, как шуршали тесемки да слабел корсет, становилось понятно, что происходит, но это беспомощное ожидание распаляло еще сильнее. И когда Генри, отбросив корсет, снова развернул меня и припал губами к груди сквозь ткань сорочки, я не сдержала стон.
— Вот так, — мурлыкнул Генри, прихватывая чувствительное место. — Не сдерживайся.
Какое там «сдерживайся» — на ногах бы устоять! Я вцепилась в его плечи, чтобы не упасть, пока Генри споро распутывал завязки моих юбок одну за другой. Опустился на пол пышный ворох ткани, руки Генри пробрались под мою сорочку, оглаживая бедра.
— Сними, — шепнула я, спуская с его плеч камзол. — Я тоже хочу тебя трогать.
Он рассмеялся, негромко и совсем не обидно, но вместо того, чтобы раздеться самому, нырнул под подол моей сорочки, покрывая поцелуями живот. Пальцы его скользнули между моих ног, нащупали точку, прикосновение к которой оказалось таким острым, что я всхлипнула и подалась ему навстречу, но ладонь Генри легла мне на живот, останавливая. Я сжала в кулаках ткань камзола на его плечах, перестав понимать, каким чудом держусь на ногах, перестав чувствовать что-то, кроме прикосновений. Руки Генри то усиливали напор, то ослабляли. И снова возвращались — чтобы за миг до того, как наслаждение накрыло меня, Генри отстранился и начал расстегивать пуговицы своего жилета.
Я всхлипнула.
— Генри, пожалуйста… — Слов не хватало — желание затопило разум, пробегало мелкой дрожью по телу.
Он избавился от одежды в несколько движений.
— Иди сюда, моя хорошая…
Генри усадил меня к себе на колени, придержал, помогая устроиться как надо. Я замерла, прислушиваясь к незнакомым ощущениям. Он притянул меня за затылок, целуя, я прильнула к нему всем телом, вжимаясь там, где сейчас сосредоточилось мое вожделение. Руки Генри подтолкнули меня, подсказывая, что делать, я качнулась, подчиняясь им, еще и еще, а потом ритм подхватил меня, понес за собой, срывая стоны с моих губ, пока наслаждение не разлилось по телу, вырываясь с криком.
Я замерла, обмякнув, прислонилась лбом ко лбу Генри, переводя дыхание, но его руки снова подтолкнули меня — нетерпеливо, настойчиво, и сам он толкнулся снизу, чтобы через несколько движений стиснуть мои бедра, насаживая на себя, и запульсировать внутри.
Не знаю, сколько мы пролежали, нежась в объятьях друг друга, прежде чем на спинку кровати не слетел серебристый ворон.
— Капитан, близится полдень, — сказал он голосом лорда Джеймса прежде, чем исчезнуть.
Генри выругался. Я отодвинулась, стараясь не показывать сожаление. Не хотелось от него отрываться.
— Лежи, — он притянул меня, пристроил мою голову у себя на плече. Сложил ладони, между которыми свилась серебристая перепелка. Удивленно хмыкнул, прежде чем погладить птичку по перьям[1].
— Я занят. И поскольку астролябией с легкостью воспользуется любой образованный человек, предоставляю тебе возможность щегольнуть образованностью и определить, где мы находимся. Она на столе, стол подпирает дверь. Отодвинешь. И передашь боцману курс.
Перепелка выпорхнула в окно. Генри запрокинул голову, покосившись на дверь спальни, та захлопнулась.
— Вот так. — Он довольно улыбнулся, обнимая меня. — Заблокировал. Так на чем мы там остановились?
Его губы накрыли мои, и все вопросы мигом вылетели у меня из головы.
Спустя долгое-долгое время, когда мы снова лежали обнявшись, Генри сказал:
— Ни о чем не беспокойся. Как только мы доберемся до Дваргона, я договорюсь с преподобным Дёллингером, и мы поженимся.
Наверное, надо было радоваться, но я так оторопела, что выпалила.
— А меня кто спросил?
Не сказать, чтобы меня устраивала роль любовницы пиратского капитана. Но думать о каких-либо обетах не хотелось. Да, сравнивать Генри с Джеком, хоть и про себя, значило оскорбить капитана. И все же любые обещания меня сейчас скорее пугали, чем успокаивали.
Генри ухмыльнулся.
— Ну, знаешь, преклонять колено, испрашивая руки дамы, тряся м… В смысле, сверкая голым задом несколько странно. Но если ты настаиваешь… — Он начал садиться.
— Не надо. — Я притянула его обратно на постель и тут же выпустила. Обхватила себя руками. — Значит, я все-таки твоя пленница?
— Погоди, — Генри приподнялся на локте, брови его сдвинулись к переносице. — Мне показалось, что ты согласилась на… сближение с радостью. Я ошибся?
— Не ошибся. Я ни о чем не жалею, — я погладила его по щеке.
— Тогда что за странная идея? С чего ты взяла, будто остаешься пленницей?
— Но разве, став твоей женой, я смогу покинуть корабль?
Спроси он меня сейчас, почему я отговариваюсь от замужества — не смогла бы ответить. Или просто Джек так сильно ранил меня, что сама мысль о том, чтобы безраздельно принадлежать кому-то, вызывала отторжение?
Но разве Генри… капитан корабля не волен сделать со мной все, что заблагорассудится? Что изменят брачные обеты? То, что я стану принадлежать ему не только по праву сильного, но и с собственного согласия — согласия, данного перед богом и людьми?
— Возможно, тебе придется остаться на берегу надолго. Если понесешь. Пиратский корабль — слишком опасное место для женщины в тягости и, тем более, для женщины с ребенком.
— Час от часу не легче! — вырвалось у меня.
Он приподнял бровь.
— Об этом ты не подумала?
— Полагаешь, в последние… не знаю, сколько времени, я была в состоянии думать? — Я села, обхватив руками плечи.
— А говоришь, ни о чем не жалеешь, — негромко заметил Генри. Он тоже сел, старательно глядя мимо меня, потянулся за штанами. — Сделать тебе воды, чтобы ты привела себя в порядок прежде, чем оденешься? Или воспользуешься кувшином в своей каюте? На ужин не зову.
У меня внутри все сжалось.
— Ты гонишь меня?
Это прозвучало настолько жалко, что я прикусила губу. Нет. Если для него все это было просто забавой, я не буду навязываться. Просто больше не соглашусь… если во второй раз меня спросят.
Да что же такое со мной творится, ведь только что, отдаваясь Генри, я вовсе ни о
