бледная девушка, одетая в скромное дневное платье. Не утерпев, Анна вышла из кареты, в то время, как мадам Берк торжественно провозглашала:
-- Её светлость, герцогиня Анна Ангуленская!
Девушка присела во вполне изящном реверансе и испуганно посторонилась, пропуская необычных гостей.
Прислуги в доме не оказалось, как и огня в камине. Девушка дрожала от холода и, похоже, страха. Комната поражала взгляд редкой чистотой и нищетой. Кроме большого стола и хромого табурета (такого древнего, что даже сесть на него было страшно), комната отличалась только глянцево блестевшим старым паркетом. На нем не было ни пылинки. На столе тускло мерцал небольшой огарок свечи.
-- Вы мадам Мишель Демар?
-- Я, ваша светлость… Только – мадемуазель…
-- Мадемуазель Демар? Прекрасно! Скажите, это ваша работа? – Анна указала на пухлую руку мадам Берк, которую та величественно вытянула в сторону девушки.
-- Да, ваша светлость, моя… Если там есть недочеты, я готова немедленно испра…
-- Мадмуазель Демар, я хотела бы поговорить с вашей матерью. Ну, или с опекунами.
-- У меня никого нет, ваша светлость.
-- То есть, вы живете здесь одна и зарабатываете на жизнь вот такими перчатками?
-- Да, – девушка потупилась и ярко покраснела. – Я знаю, что это недостойное дворянки ремесло, ваша светлость, только… -- она замолчала, мучительно подбирая слова.
Смотреть, как зубы бедняжки клацают от холода, было совершенно невозможно. Даже Франсуаза, находя этот визит неприличным, перестала грозно сопеть.
-- Скажите, в доме есть место потеплее? – даже сквозь роскошную меховую накидку Анна чувствовала стылую морозность этой комнаты.
-- Ваша светлость, – казалось, девушка, покрасневшая уже как помидор, с трудом сдерживает слезы. – Я… Там есть огонь… Но вам туда нельзя! Там слишком…
-- Пойдемте, – спокойно приказала Анна, и девушка, снова поклонившись, взяла огарок и вывела гостей через низенькую дверь.
Маленькую кухню, тоже достаточно прохладную, тускло освещало одно окно. Обстановка была самая грубая, а на столе, небрежно сброшенное, валялось платье из холстины и очень старый, но явно теплый шерстяной плед.
«Так вот почему она так долго не открывала! Девочка просто переодевалась в приличную одежду. Однако, дров у нее, похоже, совсем нет.»
В корзине у камина лежали только два небольших поленца. Анна решительно уселась на одну из табуреток у стола, сделав вид, что не заметила, как Мишель торопливо схватила свое платье и кинула куда-то в нишу, за ветхую шторку.
-- Рассказывайте!
В судьбе юной Мишель Демар не было ничего необычного, кроме одной маленькой детали: у нее не нашлось родственников или знакомых, готовых взять девушку под опеку после смерти родителей. А от предложения патера Доменика жить в монастыре она сама решительно отказалась.
-- К такому, ваша светлость, я расположения не чувствую. Это ведь нужно всей душой принять, а я не смогу… -- девушка стеснялась своей нищеты и убогости жилища, явно опасалась самой герцогини и ее грозной фрейлины, даже в глаза побаивалась смотреть. Но были в ней некоторая наивность, чистота и сила духа, а так же тихое и крепкое упрямство, дающее силы биться с жизнью в одиночку. История семьи Демар была банальна до зубовного скрежета. Договорной брак, объединивший две бедных дворянских семьи, может, и продержался бы чуть дольше, но мадам Демар родила подряд трех мертвых сыновей. Родители с обеих сторон к тому времени умерли от болезней и возлияний, и господин Демар, решив себя утешить, медленно и незаметно стал спиваться, потихоньку распродавая и без того небогатый земельный надел небольшими кусочками.
На рождение единственной дочери особого внимания он не обратил, вяло махнув рукой и заявив:
-- Может, и ее Господь приберет со временем.
-- Все в воле Божьей, – покорно ответила жена, не имея после родов сил на скандал. Однако слова мужа её задели значительно сильнее, чем она показала. Эти злые и равнодушные слова заставили ее немного задуматься о судьбе дочери. Сама она полюбила слабую крошку сразу, как только акушерка протянула ей тихий сверток со словами:
-- У вас красивая дочь, мадам.
Господь, однако, прибирать Мишель все не торопился, склоняясь, очевидно, к неустанным молитвам госпожи Демар, хотя девочка росла худенькая и какая-то полупрозрачная от недостатка солнца. Но даже в детстве отличалась некоторым упорством, много времени проводила с матерью, усердно учила буквы и цифры, осваивала швейное мастерство на штопке чулок и камзолов отца, даже выращивала крошечную грядочку пряных трав, работая на маленьком огороде вместе с матерью.
Госпожа Дельмар, видя, в каком ужасающем состоянии находятся дела семьи, сделала единственное, что могла – написала завещание на старый городской домишко, принадлежавший ей лично. Дом этот не являлся ее приданым и был получен по завещанию от очень дальней родственницы. Тогда, помнится, выпивший господин Демар особо не стал вникать в хитросплетения завещания, а просто подписал бумагу, позволяющую жене иметь собственность. Мадам была беременна третий раз и он не хотел ее огорчать отказом.
Наследных земель к тому времени почти не осталось, но леди удавалось сдавать в аренду три верхних комнаты. Жильцы, конечно, были из простых: бездетная семейная пара, прачка и плотник; помощница хозяйки в мелочной лавочке, самая аккуратная плательщица, и несколько беспечный и изредка выпивающий вдовый шорник. Впрочем, выпив, он не буянил, а тихо ложился спать. А проспавшись с удвоенной силой брался за работу.
Доход был крошечный, но и из этих денег господин Демар ухитрялся иногда отобрать половину. Как и у многих алкоголиков, аппетит у него был плохой, зато на вино нужны были наличные. Жену он частенько поколачивал за споры, напоминая каждый раз, что она не родила ему наследника. Дочерью же, кажется, и вовсе не интересовался, равнодушно проходя мимо. Точно так же проходил он и мимо жильцов, делая вид, что знать не знает об их существовании: дворянину зазорно было здороваться с этим, как он говорил, «отребьем».
Умерла старшая леди Дельмар той же
