Фалько покачал головой.
Он слушал меня очень внимательно, и это внимание побуждало продолжать:
— В детстве нас учат всегда говорить правду, даже если это неприятно, стыдно или страшно. Разбил чашку — признайся. Школьный приятель ворует конфеты из чужих портфелей? Скажи в лицо, что он поступает дурно. А ещё нас учат вежливости. Добрый день, спасибо, пожалуйста, очень приятно, рад вас видеть. И неважно, если на самом деле совсем не рад.
Во втором классе у меня вышла история со школьной директрисой. Она была огромная, громогласная и злая. Девочки дали ей прозвище Саблезуб. В классах мы здоровались с учителями хором, и никто не замечал, что я открываю рот просто для вида. Но однажды я столкнулась с мадам Саблезуб на улице недалеко от дома. И не смогла заставить себя пожелать ей доброго дня. Если бы ты слышал, как она кричала! А я стояла перед ней, заливалась слезами и не могла выговорить ни слова. Потом было ещё много разных случаев. Но уйти мне пришлось из-за драки.
— Ты кого-то побила? — удивился Фалько.
— Меня побили. В классе была компания девочек. Их родители составляли верхушку местного общества. Городской судья, заместитель мэра, банкир, редактор ежедневной газеты, владелец гольф-клуба…
Сколько раз в мыслях я возвращалась к тому случаю, после которого вся моя жизнь пошла наперекосяк и из обычного ребёнка я превратилась в затворницу, а потом и в изгоя.
— Как-то одна из девочек, Мари Штайнбринкер, принесла в школу новую куклу. В то время в моду вошли куклы-младенцы с тремя лицами. Первое плачет, второе смеётся, третье спит. Но видно всегда одно, два других спрятаны под чепчиком. Менять лица можно поворотом рычажка на макушке. Мари как раз показывала куклу подругам. Помню, как она обернулась и ехидно спросила: "Что смотришь, Войль? Хочешь такую?" Я ответила: "Вот ещё!"
Наверное, для Фалько всё это звучало ужасно глупо. Девочки, куклы… На самом деле в нашей маленькой стычке не было ничего исключительного. Дети часто говорят, что думают, без жалости и оглядки на условности. До определённого возраста я вообще не ощущала, что чем-то отличаюсь от других.
Вспомнилось, как Шарлиз, подружка Мари, топнула ножкой:
"Ты просто завидуешь. Твой папочка-чертёжник никогда не купит тебе такую куклу!"
"И не надо! Она мне не нравится".
Тогда я этого не поняла, но, очевидно, мой ответ сильно задел Мари. Её лицо сморщилось:
"Может, и я тебе не нравлюсь?"
"Не нравишься".
"И что тебе не нравится?" — допытывалась она.
"Ты задаёшься, и у тебя нос кривой".
— Да, так и сказала, — я выдавила улыбку, пытаясь понять, как Фалько воспринимает мою историю. Его глаза загадочно мерцали в свете костра. — Мари сильно толкнула меня и выронила куклу. Одно лицо раскололось. А после уроков подружки подкараулили меня в школьном дворе и потребовали, чтобы я на коленях просила прощения у Мари. Когда я отказалась, повалили и стали бить. Разбили нос и губы, порвали платье, изваляли в грязи. Потом все пять девочек утверждали, что я нарочно сломала куклу и сама затеяла драку. Мадам Саблезуб заявила, что я опасна для других детей и меня следует показать психиатру. Тогда родители забрали меня из школы, и следующие семь лет я училась дома.
— И сдала выпускные экзамены? — прищурился Фалько.
— У меня были хорошие учителя.
— Твой отец нанял их на жалование чертёжника?
Я забыла, что собиралась сказать.
— Ты мне не веришь?
— Верю, — сказал Фалько мягко. — Но индивидуальное обучение на дому стоит дорого. Тем более, у хороших учителей. Где твои родители взяли деньги?
— Не знаю. У них могли быть сбережения. Или мои настоящие родители что-то оставили.
— Настоящие родители?
Пришлось объяснить.
— Ты их помнишь? — спросил Фалько.
Я покачала головой.
— Мне года не было, когда они погибли. Упали с моста на неисправном паромобиле. А насчёт денег я не задумывалась. Плату за уроки со мной не обсуждали. Учителя просто приходили, это казалось естественным. В остальном мы жили скромно.
На жалование чертёжника. Почему, став старше, я ни разу не спросила хотя бы саму себя, во что обошлись все эти географы, ботаники, химики, учителя словесности и древнефирамского, все эти учебники, атласы, справочники, энциклопедии вместе с реактивами, склянками и спиртовками для опытов? Все жизненные блага я принимала как должное. Сначала от родителей, потом от сьера В.К.
— Сьер вэ ка, точно! Наверняка это он загодя выделил сумму на моё образование.
— Вэ ка? — Фалько нахмурился. — Валериан Конрад?
— Так ты знаешь о нём? Честно говоря, я думала ты всё об мне знаешь.
— Я знаю, что Конрад оставил тебе дом в Каше-Абри и счёт в банке. Знаю, что официально он считается твоим двоюродным дедом. По линии отца или матери?
— Неизвестно. Я спрашивала приёмных родителей. Но для них моё наследство стало таким же сюрпризом, как для меня самой. Они много лет дружили с Клесами… с моими настоящими родителями и считали их абсолютно одинокими людьми. Клесы никогда не говорили о семье, не рассказывали о своём детстве, не упоминали родственников, вообще жили очень уединённо.
— Как ты, — тихо сказал Фалько. — Конрад представил доказательства вашего родства?
— Насколько я знаю, нет. А поскольку он умер вскоре после моего рождения, спросить было невозможно. Родители… Войли… не видели причин для сомнений. Кто отдаст своё состояние чужому человеку?
— Ты любила их — Войлей?
Мне не понравилось, как он это спросил.
— Они — мои папа и мама. По крови или нет, всё равно. Людей ближе у меня никогда не было!
— Тогда почему ты сбежала на другой конец континента, едва вступив в наследство? И не поделилась внезапным богатством с теми, кто тебя вырастил?
— Это тебя не касается!
Горло жгло сухим огнём. Не скажу! О Ральфе — ни за что на свете. Лучше пусть голова взорвётся.
Но на Фалько сердиться не за что. Вопросы он задавал верные.
Я глубоко вдохнула, досчитала до десяти.
— Прошу прощения. Ты прав, я действительно сбежала. Ещё одна неприятная история, связанная с моей вынужденной правдивостью. Но эту историю тебе знать незачем.
Разве не так? Это ведь чистая правда! Мой инстинкт поджал хвост и затаился в уголке, не смея требовать откровенности.
— Кстати, твоя очередь делиться тайнами. Какое у тебя задание?
Фалько пожал плечами.
— Присматривать за тобой. Оберегать от опасностей. Вплоть до открытого вмешательства в случае серьёзной угрозы.
— Как тогда в "Гиацинтовых холмах"? Это ведь ты отбил меня у оборотней.
Фалько молчал, ковыряя прутиком в догорающем костре. Сухих веток у его ног больше не было.
— Послушай, я только что рассказала тебе половину своей жизни. Может, назовёшь хотя бы своё имя?
Он поднял на меня взгляд, чёрный, как сама ночь.
— Имя — не могу. Ты знаешь, почему.
— Нет, не знаю. Объясни.
— Для закона я человек-невидимка и должен таковым остаться. А ты говоришь только правду.
Продолжать он не стал. В самом деле, всё было ясно.
— Я тебя не выдам. Поверь, я умею уходить от ответа. Научилась. В крайнем случае, буду просто молчать. Смотри, я же не сказала ни слова о Раль… Ой!
Он не стал говорить "Вот видишь".
— Если тебе нужно как-то меня называть, — произнёс мягко, — придумай имя сама.
Ночь чёрным вороном парила над головой, звезды глядели в глаза колючими немигающими взглядами.
— Фалько, — голос вдруг изменил. Пришлось кашлянуть, чтобы прочистить горло. Духи земли, что осталось от моих манер?
— Фалько, — повторила я громче. — Ты не против?
Он улыбнулся:
— Хорошее имя.
Хотел подсластить мне пилюлю?
— Можешь сказать хотя бы, куда ты меня ведёшь. К своему нанимателю? Чего он хочет?
— Я веду тебя туда, куда ты сама собиралась поехать перед первым арестом в Каше-Абри. В моей записке сказано, ты знаешь адрес.
