— Что у нас на ужин, дорогая? — спросил Люциус, заправляя за ухо белую прядь.
— Тушёная брокколи, милый! — в тон ему отозвалась Гермиона.
— Я так и думал! — ворчливо отозвался он, расстёгивая пиджак. — Потому и поужинал в поместье!
Девушка довольно усмехнулась. У неё всегда поднималось настроение, когда удавалось подшутить над Люциусом. Она знала, что он ей подыгрывает, но от этого игра не становилась хуже.
Гермиона левитировала на стол две тарелки со стейком и картошкой. Затем приборы и чайник, источающий медовый аромат свежезаваренного янтарного напитка.
— Ну раз ты предпочитаешь стряпню эльфов, мне достанется две порции!
Она деловито повязала себе салфетку и принялась за стейк. Люциус втянул носом чудесный аромат запечённого в сливочном соусе мяса и принялся торопливо выбивать трубку, чтобы присоединиться к Гермионе, пока свинина не остыла. Ведь он солгал о том, что ужинал дома.
Глава 17
Гермиона, Гарри и Джинни иногда устраивали пикники на левом берегу озера Лох-Несс, поросшем вереском, и строили планы на будущее. После памятного разговора с Роном и постыдного побега с Гриммо совы приносили в охотничий домик письмо за письмом, пока Гермиона наконец не ответила и сама открыла камин. Гарри, Джинни и Рон показались в пламени, но впустила девушка только первых.
— Это я во всём виноват, — каялся Гарри. — Я должен был всё рассказать сразу. И не смог.
— Прости меня, Гермиона! — просила Джинни. — Я ничего не знала. Я такая глупая!
И она простила их. Но не Рона с его поспешностью и эгоизмом. Теперь и он знал все тайны, и Гермионе почему-то казалось правильным оставить его с этим знанием и чувством вины наедине, будто Рон символизировал все мужские недостатки разом.
И сидя на берегу старого озера, где когда-то обитал сонный дракон, Гермиона часто ломала голову, что же будет, когда ребёнок подрастёт. Ведь невозможно всю жизнь жить на деньги Малфоя, а малыш потребует дополнительных расходов. Вот Джинни, к примеру, предложили место ловца в «Холихедских гарпиях», но она отложила работу по понятным причинам. А куда податься ей самой? Не в Министерство же идти на шестом месяце беременности… И как назло, все вакансии, которые предлагались в «Ежедневном Пророке» ограничивались уборщицами и официантками, а если снимать жильё на свои деньги и нанимать няню, такой зарплаты ни на что не хватит.
И тогда Гермиона решила действовать постепенно. Лу и Юна вернулись с Люциусом из Франции в отличие от Чайны, которая сильно привязалась к Нарциссе и не пожелала покинуть любимую хозяйку. И домовики иногда появлялись в охотничьем домике: старый эконом чистил дымоход, маленькая Юна убиралась и готовила. И вот у неё-то Гермиона и выведывала хитрые эльфийские рецепты, которые аккуратно записывала в толстый кожаный блокнот.
Из раздумий её вырвала Джинни.
— Ты помнишь, что приглашена на нашу свадьбу? — спросила она, надвигая шляпу пониже: солнце стояло в зените.
Шаловливый ветерок колыхал кудрявую поросль клевера, а по озеру, скованному скалами, бежала лёгкая рябь.
— Конечно!
Гермиона растянулась рядом на клетчатом пледе. Она смотрела на ласточек в синем небе, пожевывала стебелёк пырея и прислушивалась к ощущениям внутри. Когда она впервые почувствовала лёгкие толчки в животе, то не смогла сдержать радости: малыш здесь, с ней! Её ребёнок рядом! Она больше не одна! И поймала себя на том, что испытывает неожиданную благодарность и тепло к его отцу.
— Как вы думаете, кто у вас родится? — хитро прищурилась молодая женщина.
— Девочка! — сказал Гарри.
— Мальчик! — возразила Джинни.
Гермиона засмеялась, поглаживая живот: изнутри толкали маленькие ножки.
* * *
Тем временем, арт-терапия, обещавшая, по словам доктора Фоссета, «позитивные сдвиги», катилась книзлам под хвост. Потому что единственным моментом, когда Гермиона чувствовала себя защищённо и спокойно, был тот, когда она плакала на груди Люциуса на пароме, а он крепко прижимал её к себе. И как это ни парадоксально, но в его объятьях было действительно хорошо и уютно. Ей остро не хватало простого человеческого тепла. Любви.
Даже отчётливо понимая это, молодая женщина сжимала зубы, сжигала очередной изрисованный лист и упрямо садилась медитировать под музыку Вивальди.
«Любви! От Люциуса Малфоя! Да скорее Мерлин восстанет из могилы!»
Шёл седьмой месяц, но Гермиона так и не могла вытащить наружу «свой самый страшный страх и тем самым победить его», говоря языком доктора Фоссета. Обгорелые эскизы копились в корзине, танцы давали лишь ненадолго забыться, но в так называемую «зону доверия» по-прежнему страшно было кого-то впускать.
Но больше другого донимала бессонница. Живот позволял спать только на спине и то недолго. Когда спина затекала, и Гермиона поворачивалась на бок, изнутри начинали возмущенно колотить крохотные ручки или ножки. А недовольные пинки гарантированно будили в пять утра, так что приходилось вставать и заваривать ромашковый чай.
И ко всему прочему всё ещё оставались кошмары. Во сне она убегала от Драко, но ноги не двигались, вмерзая в пол. А насильник догонял и снова наваливался сверху, а затем врывался в неё, скручивая руки и повторяя: «Моя ягодка!»
Молодая женщина с криком просыпалась, вытирая пот со лба, и медленно приходила в себя, поглаживая живот. В такие моменты рука искушающе тянулась к палочке, чтобы направить её к виску, а губы готовы были прошептать: «Обливейт!» Но Гермиона вспоминала о слове, данном малышу, закусывала губу и шла рисовать очередной проклятый эскиз.
Малфой сделал ей портал в поместье в виде старого медного ключа, но она долго боялась им воспользоваться из опасения увидеть там Драко. Но когда Люциус не приходил и она оставалась в пустом домике, одиночество накатывало удушливой тоскливой волной, и однажды женщина не выдержала.
Переместившись в поместье поздно вечером и втайне надеясь, что Люциус уже спит, она замерла и прислушалась. Вокруг царила полутьма и тишина. В гостиной едва слышно перестукивали стрелки часов и кто-то из славных предков Малфоев бесславно храпел с волшебного портрета. За окнами ветер качал ветку жасминового куста, а сумерки закрашивали очередной летний день.
Гермиона решила посидеть в библиотеке с редкими волшебными книгами. Кроме того, туда манили тёплые воспоминания, когда они с Люциусом сидели в соседних креслах у камина и с интересом обсуждали историю волшебного мира.
По дороге в библиотеку, Гермиона услышала звуки музыки и замерла. Женщина не помнила, чтобы кто-то из Малфоев играл на рояле, пока она была Минни. Осторожно ступая по паркету, Гермиона подошла ко входу в комнату и заглянула в щель между дверью и косяком.
Люциус сидел за небольшим роялем, почему-то больше похожим на клавир, и небрежно наигрывал неизвестную медленную мелодию. Пальцы бежали по клавишам, и обсидиановый перстень мелькал тёмным скарабеем.
Внезапно зазвучал мужской голос, низкий и глубокий. Он не всегда попадал в ноты, но до самого сердца пробирал своей искренностью и тоской.
— Раздели со мной моё одиночество,
Быть величеством и даже высочеством —
Высока цена…
Как ты мне нужна…
Раздели со мной моё одиночество.
Раздели со мной моё одиночество,
Я не верю колдунам и пророчествам.
Я, как перст, один,
Нет, не уходи,
Раздели со мной моё одиночество.
Раздели со мной моё одиночество,
Мне в объятья заключить тебя хочется.
Вот моя рука,
Твой я на века,
Раздели со мной моё одиночество.
Голос смолк, и рука тяжело упала на клавиши, заставив рояль издать громкий жалобный звук, такой горький, будто вместе с хозяином страдал весь мэнор. Люциус спрятал лицо в ладонях, склонившись над инструментом. Гермиона забыла как дышать. Она прижалась спиной к стене, чувствуя, как по щекам бегут слёзы. Женщина с большим трудом удерживала себя от того, чтобы броситься к нему и обнять со словами: «Я твоя! Я рядом!», опасаясь его реакции. Это было слишком интимное, личное. Люциус не знал, что она здесь, за стеной, и мог решить сгоряча, что она нарочно подкралась, чтобы подслушать. Сердце билось, как сумасшедшее, в ушах всё ещё звучали такие трогательные слова, от которых выворачивало наизнанку всю душу: «нужна… не уходи».
