– Есть еще двенадцать групп вроде нашей, и все собираются присоединиться к нам ночью, когда окончатся праздники. До начала восстания для безопасности связи между группами не будет. Итак, друзья, наслаждайтесь праздниками, но будьте бдительны, уходя из дома, и не забывайте об обычных способах сигнализации, когда уходите и приходите домой.
После этого собравшиеся разошлись. Те, на ком лежали кухонные обязанности, стали мыть и убирать посуду. Некоторые отправились в подвал спать. БЭС и Джо ушли в комнату при кухне, откуда была слышна любая попытка проникнуть в дом. Пен и Эл направились к лестнице, что вела наверх. А когда все разошлись, Ник взял Кэрол за руку и привлек к себе. Посмотрев на него, она увидела в его глазах то же знание, что хранилось в ее сердце. Ему не нужно было спрашивать, и ей не нужно было отвечать, но все же она ответила.
– Да, – сказала она спокойным и ровным голосом, в котором не было ни сомнений, ни вопросов.
– У меня есть аппарат, который может проигрывать записанную музыку. – Войдя в библиотеку. Ник зажег две початых свечки в подсвечнике, стоявшем на столе. – Иногда, когда я видел тебя во сне, там звучала моя любимая мелодия, и я обнимал тебя, и мы двигались одновременно, как если бы я умел танцевать какой-то давно забытый танец.
– Мне бы хотелось услышать эту мелодию.
Он достал из ящика письменного стола два диска и плоскую черную коробочку размером примерно с его ладонь.
– Это старый аппарат. Мы нашли его, когда расчищали одну из комнат. Люк разбирается в технике, он работает механиком на водоочистной станции и поэтому сумел заставить этот плэйер работать.
Кэрол думала, что звук будет шипящим, как из древнего фонографа, но, очевидно. Люк хорошо знал, что делает, когда чинил плэйер.
Звук был четкий и чистый. Мелодия старого вальса наполнила библиотеку, подобно отзвукам давно отшумевшего бала. Кэрол затаила дыхание, и на глаза у нее набежали слезы.
– Я знаю этот танец только по моим снам, – сказал Ник, протягивая к ней руки, – ты меня научишь?
Она показала ему, как держать руки, и стала отсчитывать такт. И постепенно ее сердце стало биться в лад со старинным рефреном. Музыка захватила ее слух, ее сознание, разбудила ощущение счастья.
– Совсем не трудно, – сказал Ник спустя несколько минут. – Правда, у меня замечательная учительница.
А Кэрол подумала: «Конечно, не трудно, если какая-то часть твоего „я“ уже умеет это танцевать».
Когда музыка кончилась, он подошел к плэйеру, и опять завел тот же вальс.
– А во сне ты слышишь всегда одну и ту же мелодию? – спросила она, глядя, как его длинные пальцы прикасаются к плэйеру. – Или бывает и что-нибудь другое?
– Всегда одну и ту же. Но я не могу точно решить, была ли эта мелодия у меня в голове или я выучил ее, когда наконец-то смог пользоваться плэйером. Когда я впервые услышал запись, мелодия показалась мне знакомой.
«Конечно, знакомой, – подумала Кэрол, – триста пятьдесят лет назад ты ее хорошо знал».
Когда они танцевали во второй раз, он уже был гораздо уверенней и в себе, и в вальсовых па. Он обнимал Кэрол и кружил ее по почти пустой библиотеке, словно они танцевали на натертом паркете огромного бального зала. И, глядя в его глаза, видя его улыбку, Кэрол почувствовала, что трех столетий словно и не бывало, что они опять обручены, опять любовники, поглощенные только что зародившейся страстью, надеждами и мечтами о совместном радужном будущем. Когда музыка опять кончилась, он остановился, внимательно глядя на нее, и она поняла, что он читает все это в ее душе.
– Как странно, – прошептал он, часто моргая, словно пытался прочистить глаза, – как чудесно. Как сон наяву. Мы были не здесь, а в каком-то прекрасном помещении, освещенном множеством свечей.
– Я знаю. Я тоже это видела. – Она улыбнулась ему дрожащими губами.
– Это не просто музыка или воспоминание о моих снах, – продолжал он. – Это происходило на самом деле.
– Да, здесь и теперь. – Вторжение прошлого в настоящее было невыносимо. Каким-то таинственным, непостижимым для нее образом он был Николасом, но также был и Ником, и тот, кем он был в этом будущем, был человеком смелым и благородным. Он тоже был достоин ее любви.
Она знала, что скоро они потеряют друг друга, но кем бы он ни являлся к ней – Николасом или Ником, – она всегда будет его любить, и эта любовь – самое важное в жизни. Во всем мире, в любом веке, любовь – единственное, что имеет значение.
– У меня не было женщины несколько месяцев, – сказал он тихим голосом, – пожалуй, с прошлого Зимнего Солнцеворота. Я поглощен нашими планами, заботами о безопасности друзей, и у меня нет времени для себя. А эти дни, что остаются до восстания, – ты будешь со мной, Кэр? Ты проведешь со мной ночь?
– Я уже сказала «да», – напомнила она.
– Я подумал, что лучше сказать об этом словами, чтобы не было непонимания. Ты видишь, как я живу. Земного имущества у меня мало, и жизнь моя опасна. Я не могу тебе предложить ничего, кроме моего сердца, и еще надежду.
Она прошептала:
– Любовь и надежда – величайшие дары в мире.
Он обхватил ее лицо обеими руками, улыбнувшись, потому что она тоже подняла руки и тоже обхватила его лицо. Медленно, растягивая предвкушение, они сближались все теснее, и наконец их губы встретились и растворились в жарком и блаженном единении губ, языков и пышно расцветшего желания.
Долго он не отпускал ее. А когда отпустил, она пошатнулась – от поцелуя у нее закружилась голова. Он взял глиняный подсвечник и протянул ей.
– Держи и не подожги себя, – велел он.
И прежде чем она успела спросить, что он хочет делать, он взял ее на руки.
– Ник, это же опасно, – воскликнула она, стараясь не погасить пламя и в то же время прижимаясь к Нику.
– Это самая безопасная вещь из всех, какими я когда-либо занимался.
Пройдя через холл, он отнес ее в комнату. Ему удалось сделать это и не поджечь ни ее, ни себя. Но, глядя на огни, отразившиеся в его глазах, когда он положил ее на кровать, Кэрол подумала, что недалеко то время, когда оба они погаснут.
Дрожащей рукой она поставила подсвечник на пол. Потом огляделась. Это была почти пустая комнатушка, выгороженная в одном конце бывшей гостиной. Знакомый лепной карниз, идущий по потолку, внезапно обрывался там, где путь ему преграждала стена, возведенная сравнительно недавно. Единственное высокое окно было занавешено одеялом цвета зеленых оливок. Конечно, отверстие за одеялом забито досками. В комнате стоял небольшой комод и деревянный стул, в спинке которого не хватало двух перекладин. Кровать, покрытая также оливковым одеялом, была широкой, но жесткой и бугристой. Стены, занавешенное окно, кровать, комод, стул, две свечи – вот и вся обстановка. Кэрол казалось, что она в раю.
