— Объяснишь?
Причина. Это же Бану, у неё всегда на все есть причина, сказал себе Сагромах. Сейчас все прояснится.
— Конечно, — учтиво согласилась танша, обошла стол, забрав у Маатхаса пергамент, и расположилась в кресле. — Мои бесконечные странствия показали одно: мне часто не сидится на месте, а мои силы, как бы ни были хороши, всего лишь силы одного отлично обученного бойца, не более. Я могу придумать миллионы причин сгинуть где угодно и когда угодно. И что случится с танааром тогда?
Маатхас прочистил горло и свел брови: к чему ведет? Как ни посмотри, есть у Бану эта привычка — начинать объяснение проблемы с невиданно далекого угла. Оценив ситуацию, тан сел напротив.
— Чтобы удержать Дайхатта и убедить его держаться моей стороны, я узаконила права Иввани как единокровной танин. Даже если теперь Аймар отвернется от затеи союза, у родственников Иввани на руках вторая копия документа, и мне уже не отвертеться от опекунства над ней. Значит, кто бы ни стал её мужем, с моей смертью он вполне может претендовать на власть в чертоге через детей Иввани.
Бансабира усталым жестом потерла шею.
— Предположим, эту проблему я смогу решить, как в свое время её решил отец с Тахбиром — заставив подписать бумагу, что никто из её потомков по девятое колено не имеет прав на танское кресло чертога. Но остается Адар. Адар обещан зятем в дом Ниитас. Я не знаю, Сагромах, насколько известна ситуация в стране, но мои связи с Сиреневым танааром — это попросту приятельские отношения с дедом. Энум, брат моей матери, похоже, ненавидит нас обоих. Иден помрет — в этом году или следующем, уже не подгадать, и Энум возглавит Сиреневый чертог.
— Ну, — Маатхас не удержался от смешливого замечания, — Иден довольно противный старикан. Уверен, он доживет до свадьбы своей правнучки и Адара элементарно из вредности.
Бансабира оценила, чуть улыбнувшись. Маатхас воспрял: все лучше, чем ничего в тревожное время.
— Даже если так, опасность остается прежней: когда Адар станет родней Ниитасам, Энум всерьез захочет через него прибрать к рукам если не весь надел, то хотя бы власть над тем, кто его возглавит. И всяко расстарается, чтобы этим человеком стал Адар. Гайер … Гайер несчастный ребенок, появившийся с одной целью, из-за которой родня его отца в лице Этера жаждет сгноить мальчика.
— Странно слышать подобное от тебя, — с болью в голосе произнес Маатхас. Бану поняла его печаль верно.
— А как иначе. Наличие у женщины ребенка не делает матерью. Я ведь не знала его никогда. Сейчас он почти перестал шарахаться от меня, это правда, но ведь и я, — Бану спрятала лицо, опустив голову, — едва-едва начинаю без опаски брать его на руки. А он уже большой. Кажется, — хохотнула женщина, — он растет куда быстрее меня.
Сагромах не перебивал: хорошо, что она вообще разговаривает и пытается улыбаться. Прошедшие два дня наедине на Бану страшно было смотреть — так изводилась.
— Ниитасы, Каамалы, Дайхатт или еще кто — найдется немало тех, кто позариться на чертог Яввузов, воспользовавшись путем, который я же и показала — наследование. Знаешь, какой парадокс? — размышляя, спросила танша. — Я старалась всеми силами защитить танаар и свою семью, а в итоге ослабила. Сестер вынуждена выдавать за врагов, братьев отсылать куда попало, а все потому, что, полагаясь на связи и умения Храма Даг, сама я слишком уязвима. Мой наставник говорил, что суть победы в том, чтобы не дать победить себя, но мне больше это не удается.
Маатхас с пониманием качнул головой:
— И поэтому ты выходишь за меня?
— Да, — Бану не лукавила. — Ты не дашь победить меня.
Это прозвучало как вызов, брошенный лицом к лицу, взглядом — глаза в глаза. И Маатхас принял его, с достоинством кивнув.
Не желая растягивать момент, Бансабира вернулась к разговору.
— Русса — единственный, в ком я не сомневаюсь. Кресло танов Яввуз маячит перед ним с раннего детства, а он только и делает, что охраняет сидящего на нем и смотрит тому в глаза, как виноватый пес.
— Ему есть, за что просить прощения, — чуть жестче, чем ожидалось, ответил тан.
— Все допускают ошибки. Он не уберег ни меня, ни отца, и теперь уж …
— Разве это не доказывает, что он попросту ни на что негоден?!
Бану оторопела. Набрала в грудь воздуха.
— Я верю, что он окажется в этом смысле не хуже Ула. В любом случае, Сагромах, это временная мера. Как только у нас появится ребенок, я при тебе сожгу этот документ.
— А вторая копия?
— Сам сожжешь.
Сагромах кивнул. В лице явно читалось облегчение. Он поступил правильно, да: ей всегда нужно давать время для объяснения, если уж он, этакий болван, не способен видеть также далеко вперед.
— Тану? — постучал Гистасп. — Я зайду?
— Да, — тут же отозвалась женщина. — Что у тебя?
Гистасп, одетый в походную форму времен Бойни Красок, приветственно кивнул Сагромаху и доложил, что с Гайером все в порядке, а Этер весь вечер обхаживает Иттаю.
— Не возьму в толк, ведет себя так, словно она и впрямь понравилась ему.
Бансабира качнула головой и махнула рукой:
— Да десять раз. Просто Этер или подлый, как змея, или тупой и неугомонный, как бык весной. Яфур наверняка сказал ему сидеть смирно, но он, похоже, намерен сыграть по-своему. Выбрал и теперь надеется не оставить мне вариантов, кроме его свадьбы с Иттаей или публичного скандала. Тц.
Гистасп в лице не изменился, но в душе знатно хохотнул: похоже, подобное решение брачного вопроса весьма популярно в последнее время.
— Раз он так рвется испортить мне жизнь, — вдруг жестко заявила Бану, — не откажусь от отве…
Все трое в комнате обернулись на странный хруст за окном. Учитывая расположение танской спальни на четвертом этаже чертога, любое подобное обстоятельство было неожиданным и тревожным.
Никто не издал ни звука. Гистасп первым сделал осторожный, бесшумный шаг к окну. Бансабира остановила жестом. Тихонечко потянула из-за рукава туники узкий нож, так что и намека на шелест слышно не было. Зато за окном что-то опять проскрежетало — совсем тихо и коротко.
Маатхас, в эти дни тоже предпочитавший не расставаться с оружием, высвободил меч. Звук, с которым острие покидало ножны, заглушил недовольное цоканье за окном, зато утяжелившийся вздох в повисшей следом тишине уловили все.
Гистасп положил ладонь на рукоять кинжала за поясом, облизал губы. Внешне бесстрастный, внутренне, он подобрался, взведясь, как пружина, чтобы быть готовым к любому броску сейчас: грудью перед на защиту танши, к окну с клинком наголо — в атаку, и даже к Маатхасу, если вдруг окажется каким-нибудь немыслимым образом, что он имеет какие-нибудь тайные связи с Каамалами и намерен навредить госпоже.
Бросок действительно случился — в отворенное навстречу летнему ночному ветру окно влетело что-то тяжелое. Повинуясь рефлексам, все трое на мгновение оглянулись на безвестный презент. По одному шлепку танша поняла, что именно упало на пол.
Бансабира кивком велела Гистаспу осмотреть сверток, а сама кошкой приблизилась к ставням, прижимаясь спиной к стене. Гистасп развернул брошенную голову, сдержал рвотный позыв и, приподняв за волосы, показал Бану. Серого лица не узнавал никто.
Маатхас помрачнел окончательно. Бансабира перехватила нож удобнее, чтобы наверняка, с одного удара, всадить в гортань — спереди или сбоку.
И даже успела поймать момент, когда звук её дыхания слился с чьим-то еще.
Отчаянно знакомым дыханием и запахом кожи.
Мужчина забрался на окно, подтянувшись и закинув на проем ногу. Собрался в мгновение ока и спружинил на каменные плиты пола. В проеме окна мелькнул трос, видать каким-то образом закрепленный на парапете выше. Должно быть, Вал все предусмотрел.
Бансабира стояла, не шевелясь. Казалось, даже сердце в её груди затихло не на шутку. Только когда Маатхас, опомнившись, шикнул «Бану!», танша опомнилась и кинулась перед ним, загораживая незваного гостя.
Тот был укутан в воинское одеяние, схожее с формой Храма Даг, но все-таки отличное от неё. Голова путника была покрыта такой же черной повязкой, а еще одна до самых глаз скрывала лицо.
