Тарлах. — Но совсем не так! Раньше — как будто хинный уголь грызть пытался. Горько. Гадко. А сейчас… да, твердое. Но все равно очень вкусно.
Убедившись, что Сивиллу не покидает хорошее настроение, он спросил:
— Расскажешь, почему на тебя обозлились коты, и что это была за цепочка? Что им надо-то? Хлеб они не едят, рыбу при любой погоде ловят. Чем ты им насолила?
— Правдой, — нахмурилась Сивилла. — Упросили они меня в солнцеворот волю Арея распознать. Принесли «кошачий глаз» на цепочке, сказали — талисман племени, камень когда-то рыси людям в оплетку отдавали… а как он в деревне оказался — не ответили. Хотели, чтобы я будущее им предсказала. Мне бы, дуре, поостеречься — ведь недаром коты промолчали. А любая ведунья знает, что такие камни за воровство мстят. И проклятьем могут одарить не того, кто их у хозяина увел, а того, кто после кражи тронул. И я знала. Гордыня подвела. Возгорелась: задача непростая — чужой бог, взгляд сквозь годы. Захотелось проверить свою силу.
— Ты что-то увидела?
Тарлах и без ответа понял — ничего хорошего. Затуманились у Сивиллы глаза. Но захотелось не догадок. Правды. Какой бы горькой она ни была.
— Коты исчезнут, — помолчав, выговорила Сивилла. — Мир изменится. Лисы будут жить бок о бок с людьми, и воевать с волками и между собой. Оборотни не вымрут, просто рассеются по миру. Хлебодарную не забудут — только это и вселяет надежду. Камул пренебрежет охотой и увлечется войной. Арей… я не успела понять, что будет с его алтарями. «Кошачий глаз» рассыпался в прах, цепочка превратилась в удавку. Коты, услышавшие о гибели рода, решили меня казнить. Я их не оправдываю, но не хочу снимать с себя часть вины. Могла отказаться.
— Это будет не завтра? — осторожно поинтересовался Тарлах. — То, что ты видела?
— На наш век мира хватит, — успокоила его Сивилла. — Хватит и на наших детей.
При слове «дети» Тарлах насторожил уши. Он как раз собирался сбегать к алтарю Камула, одарить его куском печени и заячьей лапой. И Хлебодарной два зачерствевших кекса отнести. У волков и лисиц дети не рождались. Непонятно, почему. Казалось бы, природа и родство зачатию не препятствуют, а вот же… А Тарлаху хотелось щенят, хотелось до одури… можно ли ждать приплода?
— Можно, — неожиданно улыбнулась Сивилла — как будто мысли прочитала. — Но не сейчас, чуть позже. Мы переживем лесной пожар — он начнется с кошачьих камышей. Перезимуем у медведей. Еще год будем ждать, пока молодая поросль очистит лес от гари. А уже потом, после весеннего паводка, ты принесешь с охоты добычу для наших детей.
Он запрещал себе злиться, но это не очень хорошо получалось. Ханна разбила его маленькую стаю, сманила Шольта и Йошу, привязала к себе пирожками и красивыми игрушками на елке. Мохито чувствовал себя обкраденным и ненужным. Первое Изгнание Демона Снопа — сразу после свадьбы Шольта и Ханны — он встретил в непривычном одиночестве, еще не понимая, что это навсегда. Поначалу ему казалось, что все вот-вот вернется на круги своя: Йоша прибежит из школы, затараторит, жалуясь на учителей и одноклассников, Шольт загрохочет кастрюлями, проведет инспекцию холодильника, тайком выльет суп.
Зиму сменила весна — сначала морозная и слякотная одновременно, затем стремительно теплеющая, пробуждающая почки, заставляющая просыпаться первые цветы. Мохито начал привыкать к новой жизни, радуясь, что никто не заметил ни его злости, ни грусти — верных спутников зимних дней. К лету он немного обвыкся, выяснил и вспомнил положительные моменты, которые дарило одиночество: не было очереди ни в душ, ни в туалет, суп со щавелем и крапивой всегда имелся в доступности, а когда началась жара, по квартире можно было расхаживать голым, не обременяя себя лишними тряпками.
Событие, нарушившее почти устоявшееся бытие, началось с оклика полковника Новака. Он позвал Мохито, когда тот шел от КПП к зданию общежития.
— Тимофей! Подойди-ка.
— Здравь желаю, — поприветствовал полковника Мохито, свернув к административному зданию.
— Звонили с полигона, спрашивали… — Новак неожиданно прервал речь и прищурился.
Мохито проследил за его взглядом и чуть не уронил челюсть на недавно заасфальтированную дорожку. От КПП шли Шольт с большой сумкой и Йоша с рюкзаком и роликами. Шольт помахал свободной рукой и проорал:
— Там заперто?
— Не заперто, — растерянно ответил Мохито.
— Ага, — кивнул Шольт. — Мы у тебя поживем.
Мохито посмотрел на сумку и рюкзак и оторопел. Ни разу, ни в одной молитве, он не желал, чтобы семейная жизнь Шольта закончилась крахом. Как так? Ханна казалась рассудительной, заботливой. И, надо же, какая подлая оказалась на деле — вышвырнула прочь и мужа и пасынка. А еще говорила об усыновлении!
— А ну-ка иди сюда! — обрел дар речи Новак. — Это что еще за фокусы?
— Не фокусы, — радостно объявил Йонаш. — У нас ремонт!
— Ремонт?
Новак с Мохито переспросили хором.
— Да, — Шольт подошел, поставил сумку на асфальт. — Там стены ломают. Я ей говорил — все равно кроватку ребенка в нашей спальне ставить, в другую комнату не набегаешься. Я вообще Йошу под бок клал, бутылочку, под нее свернутое полотенце, и баю-бай. Наелся, соску выплюнул и спит. А она уперлась: у детей должны быть отдельные спальни, Йошу ни в коем случае нельзя ущемлять, поэтому уменьшим гостиную. Мерила рулеткой, считала, потом, вроде, отложила идею на следующий год, чтобы стены ломали, когда мы все вместе уедем в отпуск. А сегодня с утра ей опять взбрызнуло, и она вызвала рабочих. Тех, которые в кафетерии ремонт делали, и окошко для пирожков ставили. Ну и началось…
— Фу. Блин, — выдохнул Новак. — Тимоха, ты тоже подумал, что?..
Мохито закивал, чувствуя облегчение — не он один такой, Новак тоже сразу Ханну в недостойном поведении заподозрил.
Из дальнейшего разговора выяснилось, что Ханна на время перепланировки и ремонта уехала жить к своим родителям. Она и Шольту с Йонашем туда перебраться предлагала, но они, посовещавшись, решили пожить в старой квартире, у Мохито — Йонашу ближе в школу, на летнюю практику, как и Шольту на службу.
Новак как следует выругал Шольта за то, что тот никогда никого ни о чем не предупреждает и пугает окружающих, доводя до заикания, и ушел, позабыв о том, что хотел
