поговорить с Мохито о звонке с полигона. Йоша отдал Мохито рюкзак и отправился на плац — кататься на роликах.
— Мне тревожно, — сообщил Шольт, подхватывая сумку. — Она вот-вот родит. И отпускать к родителям было страшно — а вдруг что? — и по-другому никак. Там квартира трехкомнатная, две спальни и проходная гостиная. В точности как тут. А Ханна все время в туалет вскакивает — срок уже большой, ребенок постоянно толкается. Или Йошу класть в гостиной и через него бегать, или нам в гостиной… а еще же ее родители. В общем, мы тебя пока напряжем. Бригадир сказал, основную грязь через три дня уберут, когда штукатурка и шпаклевка будут сохнут, мы вернемся. А сейчас никак — грохот, пыль летит.
— Никаких проблем! — заверил Мохито. — Можешь оставить Йошу, сам езжай к Ханне. Я за ним присмотрю.
— Я сегодня вечером к ней съезжу и вернусь. Завтра в семь на построение, оставаться смысла нет, я ей выспаться не дам. А потом посмотрим по ситуации.
— Она так и не взяла результат УЗИ? Вы не знаете пол ребенка?
— Не-а, — заулыбался Шольт. — Мы врачу дали денег и предупредили, чтобы он нам даже не намекал. Хотим сюрприз.
За один-единственный вечер, проведенный с волчьим семейством, Мохито сполна вкусил прелести общежития. Суп вылили, вареную картошку доели, хлеб забыли убрать в холодильник, оставили на солнце на подоконнике, и он заплесневел. А еще Йонаш уронил полочку с яйцами, и Мохито пришлось мыть пол в кухне. И яичница на завтрак сказала «прости-прощай». И душ он смог принять только в половине первого, поскольку Шольт, вернувшийся от Ханны, залег в ванну и там заснул.
Следующие сутки прошли спокойнее: Шольт был на смене, Йоша особых хлопот не доставлял — Мохито успел поймать падающую бутылку с подсолнечным маслом и запретил мелкому подходить к приготовительной плите: «ничего не трогай, я сам всё сделаю».
После этого они с Шольтом встретились утром — тот сменился, а Мохито заступал на сутки — а потом, в их общие выходные, начался кавардак. Мохито, улегшийся спать после смены, был разбужен воплем: «Сейчас приеду!» и хлопаньем дверей. Мечущийся по квартире Йонаш сообщил ему, что Ханну увезли на «Скорой» в роддом, папа поехал туда, а ему велел оставаться тут.
— Сказал, я позвоню, когда что-то будет известно. Давай тоже туда поедем?
— А что толку? — спросил сонный Мохито. — Хоть там жди, хоть тут — разницы никакой.
Они промаялись до обеда. Йонаш бегал по части, возвращался, дергал Мохито, сообщая, что он сам звонил папе, и новостей пока нет. Ситуация переменилась в три часа пополудни. Шольт позвонил Йонашу, когда они с Мохито обедали в столовой, и оповестил всех сослуживцев по громкой связи:
— Девочка! Мы назвали ее Катарина! У нас дочка! Катя! Йоша, у тебя сестричка! Мохито, вези мне воздушные шарики и цветные мелки! Эх, нельзя фейерверк запустить! И штраф, и младенцев напугаешь. Врачи меня сразу предупредили. Почему-то.
— Шарики! — завопил Йонаш, вскакивая со стула. — Можно еще купить бумажные флажки!
— И гирлянды на дерево, — дополнил полковник Новак. — Там деревья на другой стороне вдоль фасада, обмотаете — красиво будет.
— А мелки зачем? — спросил Мохито.
— Как «зачем»? — удивился кто-то из семейных волков. — На асфальте написать «спасибо». Под окном палаты, где Ханна лежит. Так принято.
Все заботы свалились на Мохито. Шольт бегал под роддомом, смотрел на окна и критиковал покупки: шарики были не яркие, в мелках слишком много голубых оттенков, а надо розовые, гирлянды очень короткие, надо еще пять, а лучше шесть.
— Медведь, ну чем ты думаешь? У нас же важный праздник!
Наверное, Мохито бы озверел, и напомнил одуревшему счастливому отцу, что праздник не у него, он покупает гирлянды по доброй воле и не обязан оценивать размер деревьев. Скандал предотвратило появление бронеавтомобиля и толпы сослуживцев — во главе с Казимиром и биноклем.
Спецназовцы бодро забросили «кошки» на деревья, полезли по тросам, развешивая на ветках круглые фонарики, которые передал полковник Новак. Шольту, увлеченно рисовавшему на асфальте, сделали замечание, напомнив, что слово «дочь» пишется с мягким знаком, Йошу втянули на большой клен и вручили ему бинокль — а вдруг Ханна поднесет Катарину к окну и он сможет посмотреть на сестричку. Мохито некоторое время созерцал суету, послушал бодрые вопли, обрел ясность разума и поехал не только за гирляндами. Он завернул в главный храм Хлебодарной и купил тридцать три маленькие свечки-лампады — в крохотных стаканах-подсвечниках с дырчатой крышкой.
Время поджимало, на улицу опускались сумерки, но они успели: деревья были хорошо обмотаны гирляндами, а надпись «Спасибо за дочь!» заключили в сердечко из лампад, расставленных по асфальту. Легкий летний ветерок шевелил связки ярких и не очень ярких шариков.
Крик с клена раздался, когда Шольт поднес спичку к последней лампаде.
— Вижу! — завизжал Йоша. — Я их вижу! Папа, Ханна держит Катю на руках! Пап, Катя смешная!
Бестолковый волк бросил спички и полез на соседнее дерево, путаясь в гирляндах и роняя фонарики. Мохито вздохнул, подобрал спичечный коробок и два фонарика, и пошел к клену. Забираться на дерево он не собирался — просто помахать окну, приветствуя жену и дочку друга.
Гирлянды и фонарики светились ровно и ярко. Лампады мерцали. Благодарность: «Ханна! Спасибо за дочь!», старательно украшенная тюльпанами и подсолнухами, наверняка была хорошо видна из палаты.
