из — за боли — я вообще не чувствую никакой боли. И все же, в то же время, я чувствую все. Все сразу, и этого слишком много. У меня такое чувство, как будто я выдала свои самые темные секреты, одновременно принимая в себя Шесть. Боль. Гнев. Истинную природу его существа.
Я хотела прикоснуться к его душе, но не ожидала, что она будет такой темной. То, как он скрывает это за пеленой боли.
Маленькая девочка внутри меня цепляется за последнюю ниточку моей невинности — ту самую, которая говорит мне не доверять любви, и что то что я сделала, неправильно.
В моем теле нет ни одной косточки, которая не желала бы иметь Шесть — даже тех частей, о которых меня предупреждали. Но я не ожидала почувствовать замешательство и стыд от осознания того, что могла бы остановить его, но не сделала этого. Я достигла кульминации во время его грубости, как будто часть меня жаждала этого.
Он выходит из меня, утыкается головой в колени и с мучительным криком ударяет кулаками по вискам.
С раскаянием я сажусь и ползу к нему по одеялам. Боль пульсирует между моими бедрами и в животе, но я игнорирую это, потому что знаю, что боль которую испытывает он, вероятно намного сильнее.
Ненависть, которую он испытывает к самому себе, написана в напряжении его мышц и его мучительном хныканье, которое прерывает бесполезный шум в моей голове.
Какая бы суматоха ни царила во мне, это не его вина, это моя. И я не знаю, почему я так себя чувствую. Для меня это не имеет смысла. Недоумение таится в черной пустоте на затылке — в той части моего разума, которая не может дать о себе знать. В той части, где голоса отдаются эхом, а безликие силуэты шепчут.
Он отталкивается от меня, отталкиваясь на расстоянии вытянутой руки.
Кто-нибудь другой, и я бы ушла в себя и умерла от отказа. Но я знаю, почему Шесть это делает. Он думает, что причинил мне боль.
Может быть, так и есть. Может быть, такова наша природа. Я причинила ему боль, пригласив его причинить боль мне.
Мир мог бы назвать нас больными. Возможно, даже созданными друг для друга.
В конце концов, предполагается, что хорошие мужчины состоят из крепких костей и стальной плоти, но Шестой не является ни тем, ни другим. Он — тени и боль, завернутые в сломанную оболочку.
Но в нем тоже есть доброта.
Я почувствовал это. Прикоснулся к нему.
Разводя его руки в стороны, я поднимаюсь на колени, обнимая его за шею, и он притягивает меня к себе, кладя голову мне на живот. Наша скользкая от пота кожа скользит друг по другу, когда я обнимаю его, мы оба дрожим.
— Я в порядке, Шесть. Ты не причинил мне боли. Я не знаю, почему я плачу. Я сажусь к нему на колени, чувствуя, как его руки крепко обхватывают мою спину.
Его голова прижимается к моей груди, как будто он не может даже смотреть на меня. Его разум, должно быть в абсолютном аду, и неизвестные кружащиеся в моей голове, определенно не облегчают его мысли.
Несмотря на его сопротивление, я наклоняю его голову к своей и целую его. Все чувства желания быстро усиливаются, пока электричество не пробегает по моему телу, как раньше.
Единственный способ, которым я могу все исправить в голове Шестого, — это дать ему понять, что я хочу его. Я все еще хочу. Настолько сильно, что у меня щемит сердце от этого призрачного ощущения сожаления. Это злит меня. Этому не место между нами.
Обхватывая ногами его тело, я провожу его теперь вялую длину по моему набухшему лону, и он целует мою шею.
— Я хочу тебя, Шестой. — шепчу я.
— Я всегда хочу тебя.
Он крепко прижимает меня к своему телу, как будто может втянуть меня внутрь себя, и мы становимся единым целым. Связаны так, как только могут быть связаны два человека.
Мы сидим, его твердеющая длина вдавливается в меня, пока он снова не заполняет меня, и я медленно раскачиваюсь рядом с ним, мои руки обвиты вокруг его плеч, как ленты, привязанные к камню. Со слезами на глазах он входит в меня, изучая мою реакцию с каждым толчком.
Даже в самом слабом проявлении в нем есть что-то мощное и захватывающее дух.
Шестой подобен грозе в пустыне, столь же завораживающий, сколь мрачный и жестокий, способный уничтожить одним безжалостным ударом. И все же, по какой-то причине, меня влечет к нему необъяснимый магнетизм, который электризует меня и воспламеняет.
Две поврежденные души пытаются понять друг друга.
Его челюсти сжимаются с каждым толчком бедер, когда он разрушает маленькую девочку, которой я больше не являюсь. Только на этот раз Шестой занимается со мной любовью.
На обложке книги я рисую изображение маленького мальчика в его толстых черных очках, когда мы с Шестым лежим обнаженные на одеяле, наши тела остывают на ветру пустыни. — Папа подарил мне эту книгу пару лет назад. Подарок. Он нашел ее за стеной.
Шестой наклоняется вперед и целует меня в плечо. Всего за пару часов, судя по положению солнца на небе, мы трижды занимались сексом под тополем.
— Когда-нибудь я хочу отправиться туда. Увидеть то, что видит он. Узнать, что произошло. Тот день с Рейтами ничего из этого не изменил. Я все еще мечтаю покинуть это место. Я играю со шрамом на костяшках его пальцев и наклоняю голову, чтобы поцеловать его.
— В моем сознании темнота, и я чувствую, что ответы где-то там. Я хочу знать, что случилось с моей мамой. Подперев голову ладонью, я смотрю на Шестого, чьи глаза прикованы к моим.
— Но мы не можем оставить папу. И я не знаю, смогу ли я убить другого, чтобы остаться в живых.
Его взгляд встречается с моим, серьезный и непоколебимый. Он тянется за блокнотом и записывает на странице: Я хотел 4 ю.
Я смотрю на его заявление и киваю.
— Когда-нибудь мы с тобой покинем это место. Туда, где нас не знают. Где никто никогда не причинит тебе вреда.
Это правда. Мы бы жили дико и безрассудно. Я бы целовала его все время, не только в украденные моменты, но и днем и ночью. Под солнцем пустыни и под луной. Я целовала его под дождем, когда бы ни шел дождь, просто чтобы почувствовать его влажные губы на своих.
Взяв меня за руку, он прикладывает мою ладонь к своей груди над сердцем и сжимает.
Я с пониманием киваю и улыбаюсь.
— Я тоже тебя люблю, Шесть. Перекатываясь на спину, я притягиваю его к себе для поцелуя.
Рен
Я нажимаю кнопку рядом с подносом, на котором находится
