— Ты очень красивый, – шепнула смело, проводя пальцами по его предплечьям, жилистым и сильным.
Он фыркнул, изгибая губы, и Лисяна даже дыхание затаила от удовольствия за ним наблюдать.
Некстати вспомнилось, что с таким же восторгом и счастьем она разглядывала новорожденного сына. Его сына. Их. Да! Ей бы хотелось родить Нарану еще детей. Возможно, она даже уже беременна. Это было бы счастьем. А если нет… Самое время заняться этим вопросом вплотную.
Приподнялась на нем, обхватывая пальцами пульсирующую плоть, направляя в себя – сама. Доверяя безгранично и зная – больно с ним не будет никогда. Наблюдала: он выгнулся, как от удара, тихо застонал. Приподнялась и опустилась снова, ловя собственное наслаждение. Вот, значит, что такое – заниматься любовью! Теперь она знает, они оба – знают. Он опускает ладони ей на бедра, усаживая ее плотнее, подается ей навстречу – медленно и осторожно, но всем своим обострившимся женским чутьем Лисяна ощущает, каких сил ему стоит сдерживаться. Пылающий взгляд, дрожащие ноздри, тяжелое прерывистое дыхание, бисер пота на висках.
Нет, ей совсем не хочется его мучить! И главной быть больше не хочется.
— Я люблю тебя, нэхэр (*муж). Возьми меня.
— Взять? – хрипло шепчет он. – Всю?
— До последнего вздоха.
Стискивая зубы и жмурясь, он переворачивается вместе с ней рывком: она снизу. Смотрит на него нежно и доверчиво, приоткрыв нежные губы. Когда-нибудь он насытится этой женщиной, но не сегодня. Сегодня он хочет пить ее как сладкое вино, вкушать и смаковать, слушать ее стоны и пьянеть ее дыханием. Ни с одной женщиной мира он не испытывал подобного. Только она – его наваждение.
Медленно двигает бедрами, не сводя глаз с ее лица. Как красиво округляются ее глаза! Листян прикусывает губу, пытаясь сдержать стон.
— Нет, милая. Не молчи. Хочу, чтобы ты спела свою песню для меня. Чтобы все слышали, что ты – моя.
Женщина под ним вздрагивает и гневно щурится, а потом обвивает руками шею и шепчет прямо в губы:
— Только если все узнают, что ты мой!
И снова — сражение. Сплетение тел, тяжелое дыхание, стремительная скачка. А хотел ведь быть сдержанным, медленным, заставить ее умолять. Но она — не простая степнячка, тихая и покорная, она — воительница, равная ему. Не уступает, не подчиняется, только зубами впивается в его плечо и подается бедрами, встречая каждое движение его на пол пути.
— Моя! — рычит он. — Только моя.
— Мой, — стонет в ответ она. — Никому не отдам!
И ведь не отдаст, не отпустит никуда больше. За ним поедет хоть на край света! Всегда будет рядом — как нить за иглой, как цветок за солнцем, как жена — за мужем.
— Я люблю тебя, — шепчет Наран, пряча лицо в ее волосах. — Ты — мой ветер. Ты мой дождь в летний зной.
— А ты — мое солнце. Согрей меня, любимый, мне все еще холодно.
— Хитрая же ты лисица, тебе мало?
— Мне всегда будет тебя мало.
***
Возле Тойрога — ритуального круга, огороженного каменной стеной высотой в половину роста взрослого мужчины, толпятся мальчишки. Переминаются с ноги на ногу, шепчутся о чем-то. Сегодня будут испытания. Сегодня хан Баяр отберет себе несколько будущих воинов в личную сотню. Самую сильную, самую ловкую. Каждый отрок узнает, насколько силен в нем дух воина.
Рыжеволосый Ингвар — в стороне от толпы. Его здесь не любят, называют чужаком и выродком, иногда — рыжим бараном. Особенно мастерски выдумывает оскорбления Асахан, старший сын хана Баяра. Он сразу невзлюбил этого рыжего умника, в свои двенадцать разговаривающего на четырех языках, умеющего писать, читать и даже знающего арифметику. И ладно бы чужак был хил или уродлив — так нет же! И из лука стрелял неплохо, и в седле держался ловко, разве что саблей не махал — так у него был прямой короткий клинок. Свой собственный, очень красивый, искусной моревской работы, в богатых, расшитых каменьями ножнах.
У Асахана пока своего оружия не было, отец сурово сказал, что не заслужил. Вот так запросто: единственный сын хана — и не заслужил! А чужак, видимо, заслужил.
И хорошо еще, что Асахан в прошлом году Тойрог прошел, а не то, чего доброго, отец бы в свою сотню этого рыжего пришельца взял вместо родного сына!
Сегодня сын хана специально пришел поглазеть на испытания. Он искренне надеялся, что мор (который, как оказалось, и не мор вовсе, а сын Наран-гуая) опозорится и струсит. Впрочем, надежда была тщетной, Асахан это понимал. Пройдет рыжий Тойрог, он все же — сын своего отца. А Наран вон как за жену сражался, всех победил.
Ингвар, конечно, запрыгнул в Тойрог первым, с мечом своим коротким. Собственным. И посмотреть на то, как мальчик становится мужчиной, пришли сегодня и отец, и мать.
— Любимая, ты ведь знаешь, что это безопасно, — мягко уверял Наран свою жену. — Никогда и никто на Тойроге не пострадал. И уж тем более, не погиб.
— Кроме Карына.
— Это совсем другое. Ну же, вспомни тот день, когда Дженна вышла в Круг. Разве ты за нее боялась?
— Наран, Дженна — не мой единственный ребенок. И вообще… я не хочу, чтобы Ингвар становился воином.
Вот. Наконец-то она произнесла вслух то, что терзало ее много дней.
— Почему? Разве это не высшая честь? — мужчина обнял Листян, осторожно поглаживая ее по животу. Совсем недавно она сообщила ему о долгожданной беременности.
— Я боюсь, что он не вернется однажды. Погибнет в далеких краях в бою, и тело его будут клевать вороны.
— Это удел воина, моя дорогая. Каждый, кто берет в руки меч, должен быть готов встретить достойного противника. Или он, или его.
— Я больше никогда не буду рожать сыновей. Это слишком страшно. Будь уверен, только девочек.
— Уговорила. Девочек так девочек. Сначала пару мальчишек, а потом одних девчонок. Ну что ты плачешь? Ингвар — оборотень. Он почти неуязвим. Прекрати лить слезы.
Действительно, об этом Листян совершенно забыла. Ее сын всегда может обернуться лисом и скрыться в траве или в лесу. Не так уж и страшно отпускать его от себя.
Улыбнулась сквозь слезы, перевела взгляд на Тойрог, невольно любуясь.
Ее маленький мальчик, ее сын спокойно и хладнокровно скрестил мечи с… самим собой. Два совершенно одинаковых подростка молча кружились в парном танце. Вскидывали меч одновременно, взмахивали рукой, кидаясь сгустками огня, уклонялись, нападали, уходили от удара. Противники были равны силой. Поняв, что победителя не будет, они в один миг сделали шаг назад, убрали меч в ножны и коротко поклонились. Бой был окончен.
Ингвар сразился сам с собою и победил, лишь отступив. Странное испытание, подобного которому Листян никогда еще не видела!
— Сразу видно, моя кровь, — тихо пробормотал Наран, ероша волосы жены и жадно вдыхая их запах. — Когда-то я также сражался сам с собою. Нельзя стать взрослым, если не знаешь, кто ты такой на самом деле.
Ингвар молча выскочил из Круга. Коротко кивнул Баяру, подошел к Асахану и с полупоклоном протянул ему свой меч. Сын хана вдруг покраснел как мак, приоткрыв рот, а юноша уже шагал к родителям. Обнял мать, скользнул в руки отца, утыкаясь носом в его плечо.
— Мне было очень страшно, — тихо сказал он.
— Это нормально. На Тойроге всем страшно, сын.
— Быть взрослым — это уметь смотреть в лицо своим страхам, — добавила Листян, вздыхая. — И уметь просить о поддержке.
Ингвар кивнул, прижимаясь к родителям. Наверное, он ведёт себя не по-мужски сейчас. Ну и ладно. Зато он знает, что они его любят.
40. Эпилог
— Что это значит? — рычит Яромир Кузнец на своего зятя, Неждана Матвеевича Вольского. — Как это “никаких специй”? Как это — “никакой торговли”?
— А вот так, — спокойно и даже с легкой насмешкой отвечает корабел. — Дархан Серадж отказался вести впредь дела с Лисгородом и разорвал все торговые договоры. Дарханы, они, знаешь ли, очень традиционны. Последние пять лет Серадж вел дела исключительно с Лисяной Матвеевной и был неприятно удивлен, когда я сказал, что она больше не будет с ним работать.
