Но страшно было открыть глаза, чтобы снова увидеть его.
Я лежала, не шевелясь и едва дыша, не ощущая больше собственных ног. Один лишь ад из пульсирующей боли в бедрах и низу живота, словно меня посадили в огонь, вставив внутрь раскаленный кол.
Монстр уже не был во мне, а мне казалось, что внутри что-то осталось…большое, ранящее, обжигающее, не щадящее. Казалось, что я больше никогда не смогу свести собственных коленей и сделать грудью полный вздох, не корчась от разрывающей боли.
Теперь он мог уволочь меня на могилу своего отца или бросить здесь — лишь бы он оставил и дал умереть в тишине и покое, с памятью о моих родителях и брате, которые кричали и сходили с ума даже на небесах, потому что видели все это.
Но ОН не уходил.
Я слышала его хриплое дыхание, каждый выдох заканчивался рычанием.
В какой-то момент мне показалось, что глубоко в лесу стал слышен одиночный волчий вой.
Низкий, пронзительный, грозный. Пробирающий до костей.
Я чувствовала его проклятую силу, которая была выше моей боли, пробираясь через холод, вздрагивая устало и затравленно, когда новый столп снега закружился надо мной, оседая на мое полуобнаженное тело и лицо, и послышался его душераздирающий крик где-то в глубине леса.
Монстр снова кричал.
Жутко. Оглушительно. Заставляя содрогнуться даже израненной душой, которая была изодрана в рваные кровавые клочки.
Он снова что-то крушил в лесу, отчего земля подо мной стонала и дрожала.
Но я устала бояться….
Просто лежала в ворохе снега, распластанная и изодранная, чувствуя, как кровь вытекает из меня, впитываясь в снег.
Я никогда не чувствовала запах крови так остро и явственно.
Никогда не думала, что смогу ощутить аромат собственный крови. В детстве я не была послушным ребенком, часто убегала, падала, залезала туда, куда нельзя было, и кровь была чем-то естественным и логичным. Она не пугала, не вызывала ни восторга, ни паники, даже когда я слизывала ее капельки с маленьких ран, чтобы только их не заметила кормилица или матушка, не ощущая ни ее вкуса, ни ее запаха.
На снегу она походила на раздавленные ягоды клюквы.
Теперь я знала, что кровь пахнет болью, беспомощностью и бессилием перед тем, кто во власти убить…или оставить в живых, что было страшнее самой смерти.
Где-то надо моей головой тяжело и едва слышно дышал белый волк. Единственная живая душа, которая видела все и, должно быть, понимала мою боль и опустошенность внутри, тихо и протяжно завыв, словно прощаясь со мной.
Онемев от холода, я все равно не могла пошевелиться, не понимая уже сколько я лежу, но ощутив, что монстр вернулся снова даже в таком состоянии, затаив дыхание и прислушиваясь к звукам леса, где стало смертельно тихо — ни шума ветра, ни щебета маленьких птиц. Будто сам мир замер, глядя на нас и затаив дыхание.
Не в силах выносить этого напряжения больше, я с трудом смогла запрокинуть слегка голову, тут же увидев проклятого мучителя, который сидел на снегу бледный и сосредоточенный, глядя только на меня желтыми глазами и хмурясь.
Ждал той минуты, когда моя душа покинет тело?
— …уходи, — прошептала я обессилено, замечая, как он нахмурился сильнее, поднимаясь на ноги и возвышаясь теперь надо мной. — Уходи, будь ты тысячу раз проклят!
— Теперь ты моя, — глухо отозвался он, склоняясь надо мной, наверное, даже слегка растерянный, если этот монстр в принципе мог чувствовать нечто подобное. — И будешь всегда со мной.
— Лучше умру!
— Не умрешь, пока я не решу обратного! — рявкнул он и я замерла, внутренне сжавшись, когда его жуткие глаза снова опустились на мои раскрытые и окровавленные бедра, и зрачок ожил, а ноздри затрепетали, словно ему нравился и этот вид, и аромат крови.
Страшно и жутко было даже подумать о том, что он может сделать снова, когда монстр отступил на шаг назад, плотно закрывая глаза и замотав головой, отчего с его волос посыпались хвоинки и тонкие веточки с щепками от сломанных деревьев.
Его мощная грудь, кровь на которой засохла и превратилась в причудливые разводы, смешавшись с его потом, снова вздыхала и замирала, будто он сдерживал в себе что-то. То уродливое и ужасное, что жаждало продолжение кровавого пира и моей погибели, на которую я была согласна. Лишь бы не переживать еще раз этот ужас.
Неожиданно он бросил взгляд на бедного едва живого волка, который так и не смог найти в себе сил, чтобы убраться с этого проклятого места, продолжая лежать на снегу и только тяжело дышать, став молчаливым свидетелем всего произошедшего, вдруг направившись к нему.
— Пожалуйста! Не делай… — сипло прохрипела я, застонав от боли и глотая слезы, когда попыталась повернуться и увидела, как монстр опустился на колени перед бедным зверем, заслоняя своей широченной спиной обзор, и через секунду задние лапы животного дрогнули в последнем вздохе и вытянулись, больше не шевелясь.
Монстр поднялся, зашагав ко мне, а я не могла отвести глаз от морды белоснежного волка, на которой была липкая кровь.
Моя душа умерла в эту секунду.
Вместе с последним вздохом зверя, что походил на душу леса своими ясными глазами, в которых можно было увидеть так много.
Тот, кого я пыталась спасти так отчаянно, и кто заслуживал жизни, был убит за долю секунды истинным монстром, который заслуживал одну лишь ненависть и самую страшную из смертей.
— …ненавижу тебя! — прохрипела я, теряя сознание и погружаясь с головой в агонию боли и черной пустоты, где когда-то была моя душа, когда он поднял мое изодранное тело со снега, сжав губы и зашагав куда-то еще дальше вглубь леса.
2 Глава
Я ощущала боль даже в беспамятстве.
Она словно стала частью меня. Въелась с потом и кровью в мое тело, поселившись внутри и терзая каждую секунду своим нещадным огнем.
И страшно было оттого, что я не могла сбежать от нее или смириться с таким положением дел.
Но еще страшнее было ощутить ЕГО рядом с собой снова.
Постепенно приходя в себя, я понимала, что нахожусь в его руках, укутанная жаром и силой, пока монстр продолжал свое движение вперед через высокие снега, в такую глубь леса, куда не заходили люди.
Я молчала и смотрела на него сквозь ресницы, понимая, что короткий зимний день уже погиб, отдавшись во власть тьмы, что выползала обманчиво мягкой поступью, тая в своих дебрях только ужас и боль.
Но он почувствовал, что я пришла в себя, даже если продолжал смотреть только вперед в этом сгущающемся сумраке выглядев еще более мрачным, жестоким и твердым, вдруг проговорив тихо и все так же непривычно хрипло:
— Где-то здесь был заброшенный охотничий дом.
Он упорно не смотрел на меня, даже если нес не вероломно перевесив на плечо, как свою добычу в прошлой бойне, где стал победителем, а держа на руках у сердца и прижимая к груди, отчего я не ощущала холода вокруг, догадываясь, что на самом деле температура опустилась очень низко, ибо между мрачных спящих стволов могучих елей тянулась голубоватая дымка.
Его терзала совесть, если нечто подобное могло быть у бездушного монстра?
Он был зол? На себя, что не убил, или на меня, за то, что я выжила?
А я упорно смотрела на него снизу — устало и ненавистно — даже если понимала, что снова играю с огнем, который никому неподвластно удержать.
Рассматривала нагло и оценивающе, про себя отмечая, что несмотря на грубость и жестокость в поведении и каждом резком движении, монстра тяжело было назвать уродом, или хотя бы некрасивым.
К сожалению, его лицо притягивало взгляд своими правильными, хоть и резкими чертами, оставляя двоякое впечатление.
С одной стороны, он был сущим варваром — грубым, неотесанным, с этими отросшими волосами цвета пепла, которые овивали его лицо рваными прядями, с колючей порослью на жестоком почти квадратом лице.
Но, с другой стороны, в его глазах не было пустоты и безразличия.
Будь он другим — человеком, а не зверем — он мог бы вести войска в бой без страха и сомнений, одним словом, поднимая боевой дух и вселяя надежду на будущее.
