Я взвизгнула, закрыла лицо руками и…
Проснулась.
Несколько мгновений сосредоточенно изучала потолок, пытаясь прийти в себя и отдышаться, а потом нашла взглядом рыжеволосого, зеленоглазого мужчину, много лет улыбавшегося мне с большой фотографии на стене, и то ли поделилась, то ли пожаловалась:
— Приснится же такое.
Мужчина, как обычно, ничего не ответил.
Я вздохнула, отвела глаза и чихнула.
Тонкий луч солнца, нагло протиснувшийся между неплотно задернутыми шторами, уже вовсю хозяйничал на подушке, щекоча щеки и нос. Погода в этом июле стояла теплая, и окна в квартире почти никогда не закрывались. Там, на улице, гудели машины, шелестели проезжавшие мимо автобусы, куда-то спешили люди, а сюда, в мою тихую, уютную комнатку, проникали лишь отголоски городской суеты и начинающегося нового дня.
Здесь ничего не менялось. Все так же пестрели на книжных полках разноцветные корешки томов, мерно тикали прадедушкины часы, с выгравированной на блестящей медной табличке надписью: «Красноармейцу Воронцову за доблесть и отвагу», а с фотографии загадочно улыбался отец.
Хотя, какой он мне отец? Просто незнакомый мужчина, сказка о котором заменила самого родителя. Маме хотелось, чтобы я верила в отважного героя, погибшего, выполняя опасное задание. И я верила. Жалко мне, что ли?
По легенде, они страстно любили друг друга, но зарегистрировать брак не успели, поэтому я с гордостью носила фамилию прадеда по материнской линии. Да-да, того самого красноармейца Воронцова, доблестного и отважного. Только вот имени своего немного стеснялась. Ну кто сейчас называет ребенка Евдокией? Только загадочный, призрачный мужчина с фотографии. Мама уверяла, что имя мне выбрал именно он, а когда его вдруг не стало, она исполнила это желание.
«Дуней» в наше время быть нелегко. Имя меня закалило, научило не обращать внимание на насмешки и стойко преодолевать жизненные трудности, которые, как известно, начинаются с песочницы.
Снова покосилась на зеленоглазого красавца.
На самом деле, едва уловимое сходство между нами все же было: и нос почти такой же, только у меня гораздо меньше, и оттенок волос, и даже цвет радужки.
Интересно, а гордился бы мной, Евдокией Дмитриевной Воронцовой, мой настоящий отец?
Лично я считала, что да.
А что? Активистка, спортсменка, красавица… Ну, с последним я, пожалуй, погорячилась. Но ведь и не страшная. Зато школа с отличием, вышка с красным дипломом, и все сама. Нет у нас крутых знакомых, я и в университет-то поступила чудом: вот так вот раз — и на бюджетное место. Повезло. И только мне одной известно, сколько за этим «повезло» труда и упорства.
В общем, не знаю, как отец, а красноармеец Воронцов точно бы гордился своей единственной правнучкой.
— Дуня… — Из кухни, где тоненько звякала посуда, доносился умопомрачительный запах оладий и земляничного варенья. — Ты уже встала? Завтрак готов.
С удовольствием потянувшись, все же заставила себя принять вертикальное положение. Мама у меня хоть и добрая, но во всем любит порядок и мудро считает первый прием пищи самым главным.
Нащупав ногами тапочки, протопала в ванную.
— Дуняш, я чай наливаю? — в дверях показалась мама, протягивая пушистое белоснежное полотенце.
В этот момент я, любуясь своей растрепанной персоной, усердно чистила зубы перед большим старинным зеркалом в медной оправе, поэтому лишь закивала в ответ.
Мама улыбнулась, отчего ее лицо словно весенним солнышком осветило, а в глазах засияли золотистые искры.
Все же мама у меня — красавица. На улице мужчины до сих пор ей вслед оборачиваются. А она… Она украдкой смотрит на фотографию зеленоглазого незнакомца и вздыхает, а когда считает, что я не вижу, может и слезу со щеки смахнуть. Приворожил он ее чем-то, как есть приворожил — другого объяснения у меня нет. Столько лет прошло, а она по-прежнему грустит. Когда о нем говорит, в глазах такая тоска, что даже мне становится печально.
В смерть отца я не верила, не убиваются так по умершему. Время лечит — погорюют и живут спокойно. А мама ждет. Она его ждет, как живого. Надеется.
Не представляю, как он мог ее бросить? Она же такая нежная, хрупкая, трепетная, но в то же время мудрая, сильная. Несгибаемая и стойкая, как оловянный солдатик. Эх, если бы я хоть наполовину унаследовала мамину внешность… Мне бы такие же волосы цвета спелой пшеницы, спускающиеся золотым водопадом ниже лопаток. Такие глаза — голубые-голубые, как летнее небо в солнечный день.
Жаль, не в родню красноармейца Воронцова я пошла. Вполне себе обычная девушка — курносая, невысокая. Россыпь веснушек на переносице, непослушные, не желающие укладываться в приличную прическу рыжие кудри, и глаза не голубые, а зеленые.
Тяжело вздохнув и насухо вытерев руки, направилась на кухню, откуда к запаху оладий примешивался теперь аромат свежезаваренного зеленого чая с жасмином.
А жизнь не такая уж плохая штука!
Даже если ты Дуня…
Даже если рыжая…
И даже если у тебя нет нужных знакомств.
Завтрак прошел тихо. Мама маленькими глоточками отпивала из красной чашки чай и время от времени бросала на меня задумчивые взгляды. Наконец, я не выдержала.
— В чем дело, мам?
— Все в порядке, — мама грустно улыбнулась и покачала головой. — Ты у меня так расцвела, Дуняша. И на папу все больше и больше похожа…
Тут она осеклась, потому что тему «героя», с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать, я попросила не поднимать. Мама честно старалась, но иногда случались вот такие неловкие моменты.
— Извини, — тихо шепнула она и спряталась за чашкой.
— Ничего, — попыталась я сгладить ситуацию, но, боюсь, у меня это плохо получилось.
Обе мы желали разного. Она мечтала придаться воспоминаниям о прошедшей любви, а я — наотрез отказывалась слушать о человеке, бросившем мать своего ребенка.
Какое-то время мы еще сидели на небольшой кухне, друг напротив друга, и молчали. Я размазывала ложкой по блюдцу варенье, а она просто держала пустую чашку и смотрела в окно, за которым шумело лето, и своим чередом шла жизнь.
Жизнь…
Для каждого она своя. Для кого-то добрая, а для кого-то — наоборот. Большой такой барабан с лотерейными билетами. Конечно, некоторые хитрецы знают, какой билет выигрышный, и тянут заранее помеченный листок, а вот я надеялась на удачу. Очень надеялась. Потому что не собиралась бросать маму, как тот герой с фотографии, а хотела сделать ее счастливой.
— Ну, мне пора, — встав из-за стола, убрала в раковину чашку и блюдце.
— Ты не поздно?
Вопрос был риторический, ответа давно не требовал, но я по привычке тут же поделилась планами:
— У меня собеседование. На работу устраиваюсь.
Между прочим, почти не соврала.
— Уже? Я думала, ты пару недель отдохнешь, погуляешь, позагораешь. Вон какая погода стоит.
— Иногда удается совмещать полезное с приятным. Я с Зиминой, за компанию.
— С Наташей? — оживилась мама. — Как там ее семейная жизнь?
— У нее теперь просто жизнь, новая и как всегда удивительная.
— Быстро, — не удержалась от комментария мама. — Непутевая она все-таки, хоть и добрая. Несется по жизни, сметая все на своем пути: и хорошее, и плохое. Ей бы притормозить немного. Хоть ты попробуй ее остановить.
— Межпланетный экспресс по имени «Наталья Зимина»? Да еще на полном ходу? Нереально, — я рассмеялась, но в этот момент часы в комнате пробили восемь. — Опаздываю!
— Ладно, беги уж… Только, пожалуйста, будь осторожна. Ты же знаешь, я всегда за тебя волнуюсь.
Она вновь потянулась за чашкой, потом вспомнила, что та пуста, вздохнула и неловко потерла ладони.
— Знаю, мамочка, — я чмокнула ее в щеку. — Все. Пока.
* * *
Я стояла на остановке уже минут двадцать, а автобуса все не было. Народ прибывал, волновался, опаздывал. Припекающее не по-утреннему жаркое, ослепительно яркое солнце комфорта не добавляло.
— Идет! — радостно воскликнула миниатюрная женщина, то и дело всматривающаяся вдаль.
