– Электросигареты нет. Голопорта нет. В багажнике чисто, и его явно вымыли с отбеливателем. Стало быть, хотели вывести следы крови. Я был на чердаке. Там есть выход на крышу. Если он прыгал с крыши этого дома – пролетел вниз метров семь, не больше. А его травмы при поступлении трудно получить, упав с высоты семи метров.
– С его повреждениями я бы сделала ставку на метров пятнадцать, не меньше.
– Предположим, он упал не здесь, – рассуждал Одьен. – Кто-то его находит. Он еще жив. Его пакуют в багажник этой машины, предварительно достав все вещи отсюда, чтобы тело влезло. Привозят домой, скорее всего, ночью, чтобы соседи не увидели, кто сидит за рулем машины Питера. Ставят машину в гараж. Забирают вещи Питера, скорее всего, сумку, которая у него была с собой: в ней могли быть электросигарета, голопорт, планшет и еще, черт знает, что. Оставляют в кармане окровавленной куртки брелоки, ключи, разбитый телефон. Обыскивают дом, забирают все, что их интересует, возможно, компьютер и другие гаджеты. Берут отбеливатель из его ванной и моют багажник. Тело Питера выносят на задний двор под окна дома и уходят. Его обнаружила соседка в десять утра. К нам его привезли около десяти тридцати.
– Почему они не добили его? Могли же убить, но оставили полуживым у дома?
Одьен прищурился:
– Возможно, они сами не были заинтересованы в его смерти? Если они не знали, что ему известно, проще сохранить репортеру жизнь и потом допросить. А когда он расколется и расскажет, как на них вышел, его можно будет убить.
– Но в больнице он мог прийти в себя и все рассказать архиереям?
– Значит, кто-то из них работает в нашей больнице. Он мог следить за Питером, за его состоянием и не допустить того, чтобы тот пришел в себя в первом измерении. А допрашивать его могли и во втором измерении. Как только он поступил, мы с Айени сразу поняли, что он палач. Парень пытался вытянуть из нас Поток. Пришлось ввести его в медикаментозный сон.
– А в день, когда его состояние стабилизировалось, и вы с Айени вывели его из медикаментозного сна, ему очень быстро стало хуже, – кивнула я.
– Вряд ли он что-то им сказал, иначе, убили бы сразу. А так, его опять оставили нам. И после того, как тебе удалось вытянуть из него только один слог, его убили, чтобы он больше не заговорил.
– Найти бы место, где он упал, – вздохнула я.
– Это все равно, что искать иголку в стоге сена. Архиереи проводили расследование его парасуицида. Здесь несоответствия налицо, а они сделали заключение, что Питер спрыгнул сам с крыши своего дома.
– Значит, тот, кто проводил расследование работает на тех, кого мы ищем. Ты знаешь имена тех архиереев?
Одьен отвернулся.
– Да. Я их знаю. Черт… Одни мы такое дело не потянем. Нам нужны помощники.
Я огляделась по сторонам.
– Почему Питер курил в гараже, если мог курить в доме?
Одьен вернулся к стеллажам с коробками.
– Гоаре постоянно курит в рабочем кабинете. Курильщики часто дымят, пока работают. Если Питер предпочитал работать в гараже – здесь же он и курил, – Одьен поднял голову и осветил фонарем потолок. – Видишь проводку? Это разъемы от голопроектора.
– Проектор сняли?
– Проектор-то сняли, но проектор только показывает изображения. Если Питер работал в гараже, то это неспроста.
Я подошла к банке с бычками Питера, которая стояла на полу. Прислонилась спиной к стене. Голопроектор должен был висеть под потолком. Изображение должно было проецироваться на капот машины, стоящей передо мной. Питер часто должен был стоять на том месте, где была я. Он курил, глядя на изображение, и размышлял. Бросал бычки в банку. Он палач, как и я. В любой момент должен быть готов сняться с места и скрыться в неизвестном направлении. Сумка с вещами первой необходимости всегда лежит в машине. Там же есть наличные на черный день. Я так живу. Привыкла так жить. Машину можно быстро сменить, пересесть в другую. Дом с собой не заберешь. И в дом ты можешь больше никогда не вернуться.
– Одьен, открой капот его машины.
– Ты что-то надумала? – он подошел к водительской двери, снял блокировку с замка капота и открыл его. – Ничего необычного не вижу. Хотя, я не автомеханик.
– Если бы ты хранил что-то важное под капотом, куда бы ты это спрятал?
Одьен задумался.
– Спрятал так, чтобы сразу нельзя было увидеть? – он начал шарить рукой по пустым пространствам между бачком стеклоомывателя и фарой.
Я услышала звук отрывающейся липкой ленты. Одьен достал инфоблок. Обрывки изоленты висели по сторонам от блока.
– Ты молодец! – Одьен чмокнул меня в щеку и закрыл капот. – Я бы в жизни не додумался искать его там!
– Архиереи тоже не додумались, хотя должны были вызвать криминалистов и проверить здесь все.
– Закрываем машину, поправляем занавески в доме, чтобы соседи никаких изменений не заметили, и уходим отсюда!
***
Мы вернулись ко мне около четырех утра. Одьен сразу же подключил инфоблок к голопроектору в гостиной.
– Твою мать, нужен пароль! – Одьен пнул диван.
– Нам нужен тот, кто взломает инфоблок Питера. Идеи есть?
– Завтра позвоню Поуку. Возможно, у него есть знакомые, которые помогут.
– Давай спрячем этот инфоблок в моей машине. Так же, как его спрятал Питер.
– Согласен, – он обнял меня и поцеловал в лоб. – Иди ложись спать. Скоро на работу ехать.
***
Я еле сползла с кровати в семь утра. Одьен к тому времени успел принять душ и заварить мне кофе. Мы примчались на работу без десяти восемь, быстро переоделись и ровно в восемь переступили порог отделения.
– О-о-о! – Ельзи похлопал мне, когда я вошла в ординаторскую. – Ну, с приходом вас, доктор Ней!
Все врачи засмеялись, глядя на мое кривое отечное лицо.
– Кофе налить, Алексис? – предложил Патриксон.
– Да-а-а, – я упала на стул.
– Молодежь, – вздохнул Наварро. – Что с вас взять?
– Молодежь здесь Ельзи, – я указала на него рукой, – а я в средней возрастной категории.
– Ты оператором сегодня записана, – Патриксон поставил на стол кружку с кофе. – Сможешь пойти, или тебя подменить?
– Смогу. Спасибо, доктор Патриксон.
– Просто Дик.
– Спасибо, Дик. В моих палатах поступления есть? – спросила я.
– Нет, – Ельзи что-то набирал на клавиатуре. – Сегодня один из тех редких дней, когда к нам за ночь никого не загрузили.
– Когда-то здесь было отделение травмы?
– Да. Шесть лет назад все начало разваливаться, – Наварро с кружкой кофе подошел к окну. – Сократили финансирование, урезали ставки. Доктора стали разъезжаться, кто куда. И что? – он повернулся ко мне. – Мы как принимали тяжелую травму, так ее и принимаем. Хорошо, что травмапункт на базе приемного отделения оставили. И то, поговаривали, что связи Ригардов помогли его сохранить. Я не знаю, что бы здесь было, если бы и травмапункт закрыли.
– Но мы и так им помогаем.
– Ты и Патриксон травматологи, – Наварро отпил кофе. – А я, например, хирург. Почему я в свои годы должен дежурить и помогать травматологам? Есть хирургическая бригада экстренной помощи. Один хирург всегда дежурит по больнице. Почему четыре раза в месяц я должен быть и хирургом, и травматологом одновременно?
– Потому что без тебя смена в приемном закопается, – Патриксон подошел к Наварро и похлопал его по плечу. – Терпи. Мы все так работаем.
– Было время, когда мы работали по-другому.
– Было и прошло, – Патриксон присел за стол. – Вчера встретил Айени в цветочной лавке. Ничего не меняется. Опять синие розы.
– Значит, вчера была годовщина, – пожал плечами Наварро. – А еще это значит, что он уйдет в запой и хорошо, если к понедельнику очухается.
– Сколько лет прошло? – спросил Патриксон.
Наварро задумался:
– Шесть, кажется. Или семь?
– Семь, – ответил Патриксон, что-то набрав в базе.
– Как вчера было, – Наварро сделал глоток. – До сих пор когда спускаюсь в приемник на какого-нибудь тяжелого, первым делом в лицо заглядываю, чтобы убедиться, что это не кто-то из моих.
