Моя вина — больше ничья. Ни Вучко не повинен, ни город — я одна. Искупить смогу, только сослужив Тахтару. Он хочет увидеть, что по-прежнему может себя защитить, и солдаты Империи тут ни при чём.
Ну так что ж, он получит желанные доказательства. Знать, долгие годы благополучия заставили его разувериться в силе богов. Моя задача — вернуть им эту веру.
Не думать, не плакать, не трястись, не заламывать руки — сделать. Это мой долг.
И главное, больше не думать о нём. Ни в коем случае больше не думать. Чтобы не дрогнуть, не предать самое себя.
Священный брак — ритуал настолько древний, что прост до предела. С утра на погост снесли тех, кто не пережил ночного кошмара у реки, и следом принялись за подготовку к главному событию.
Сегодня костру ещё не гореть. Сегодня призовут Волкована, чтобы он передал мне свои силы. Сегодня же наверняка город во главе с Солопом потребует от генерала Эревина выдать им пленника, и все узнают, что это Вучко.
А потом… а потом уж что город прикажет. Захотят, сплавлю лесные башни до основания и всех, кто в них затаился. Захотят, выжду, пока из лесу высунуться на новую охоту. Не мне решать.
Утро промелькнуло в обрывках мыслей и внутренних уговоров. Я пыталась достойно попрощаться с жизнью, всех простить и понадеяться, что простят и меня — за то, что именно сейчас, когда я отвечаю за Тахтар, ему пришлось пережить такой кошмар.
Я не думала о нём. Не думала. Не думала. Не думала!
— Дитятко… — Тусенна заглядывала мне в глаза, поправляя вышитый речным жемчугом воротничок наряда. Молочно-белое платье с длинными рукавами и тяжёлым подолом красило меня, я знала. Цвет очень шёл к моим волосам — так и должно было быть. Богу предлагают лучшее.
— Не плачь, Няня, — я провела ладонью по её морщинистой щеке, отирая слёзы. — Такова наша доля, верно?
— Ох, дитятко…
С тех пор, как моя судьба решилась, я только это от неё и слышала.
— Береги Пушка. Беда, что не успею я из него остатки той заразы вытащить, но надеюсь, она ему вреда не причинит. Может, со временем и сама выйдет. И вот ещё, держи.
Я сняла с шеи свой амулет — ритуал священного венчания не допускал никаких посторонних артефактов. С силой божества они будут уже не нужны. Как только нас с Волкованом повенчают, людскому роду я принадлежать перестану, уже навсегда.
Кажется, я ещё никогда не видала Тахтар целиком — а теперь смотрела прямо ему в лицо. Перед возведённым на площади помостом, на который меня привели, яблоку негде было упасть. Жители заполонили каждый уголок, а те, кому места не хватило, высовывались из окон, сидели на крышах ближних домов.
Свободное место оставалось только прямо передо мной — в нескольких шагах от возвышения. Туда в компании старейшин Тахтара вышли Солоп и Тусенна. Сопровождавшие их служки подтащили к ним вместительный сосуд с особой смесью для воскурений. Через время туда опустят чистый огонь, горевший в доме головы, когда-то добытый нашими предками от пылавшего дуба, зажжённого пущенным с небес копьём — молнией.
Тусенна затянет обрядовую песнь призыва, её подхватит весь город, клич разнесётся над холмами и лесом, дотянется до самых небес, порадует своей мощью самого Малара.
Я подняла глаза к невыносимо высокому голубому куполу, и на мгновение поверила. Мне это по силам. Там меня ждёт покой и безмятежность, вечная благодать в сонме всех, когда либо Повенчанных с богом.
Его супругой быть почётно. Жаль только, этот бог тебя не обнимет, не прижмёт к своему живому, бьющемуся сердцу. Не шепнёт тебе на ухо ласковых слов. Не подарит тебе ни радости жарких ночей, ни счастья материнства.
Взгляд сам собой опустился. Под ресницами запекло. И под рёбрами снова заныло — как давно я не чуяла эту боль! Странно. Ведь даром я пользовалась и не раз, а под рёбрами не тянуло.
Может, дар тут и ни при чём? И я только сейчас поняла, что тянуло-то не изнутри, а снаружи. И вот, снова… Замерев, прислушалась, с какой стороны, головой завертела и… Генерал Эревин стоял в первом ряду, чуть наискось от постамента. Рядом с ним и за ним — все его люди. Чуть поодаль — генерал Ирнар.
Это что же… это он меня так к себе тянул? Это я к нему, сама того не ведая, тянулась?..
Он был бледен, страшно бледен. И выглядел так, словно не спал целую вечность. Он смотрел на меня, не сводил с меня глаз. И так я боялась этого взгляда — даже больше того, что меня ждало на этом помосте.
Вот уже и всё тело разнылось — стонало, противилось тому, что ему уготовано. Я сжала руки в кулаки, ногти впились в ладони так, что вот-вот кровь из-под них брызнет.
Но глаз отвести не смогла.
Будто чуяла.
Чуяла — что-то произойдёт, а что — не понимала.
И вот уже Тусенна, отерев лицо, затянула мелодичный напев, площадь стихла. С сосуда сняли крышку.
Эревин смотрел на меня, не отрываясь, будто приказывал: «Не смей от меня прятаться. Смотри!»
И я смотрела. И ничего не видела, кроме его сурового лица, пока…
Пока солдаты за его спиной не расступились, пропуская вперёд всклокоченного Вучко.
Он двигался хищно и быстро. Взгляд его горел.
И я дёрнулась. И я хотела закричать. И я не успела.
Нож в руке Вучко описал дугу. Солнце отразилось на широком лезвие, полоснувшем по глотке Эревина.
Глава 52
Мир дрогнул. Солнце скатилось с небес и разлетелось вдребезги где-то за лесом.
Тьма, чёрная пропасть, конец.
Я умирала перед помостом вместе с ним. Всем телом чуяла страшную рану, каждой частичкой себя.
Жизнь уходила — быстро, толчками выкатывалась вместе с хлеставшей на землю кровью.
Пальцы немели, перед глазами плыло.
Но я полетела сквозь тьму. Ноги будто совсем не касались земли.
Может быть, я что-то кричала. Может, кого-то звала. Может быть, плакала даже… не помню, не помню, не помню!
Рухнув на землю рядом с ним, схватила отяжелевшую голову, уложила себе на колени. Кровь когтистыми алыми пальцами впивалась в белую ткань подола.
— Назад! — рявкнула тем, кто стоял ближе всех.
Толпа отшатнулась. И вовремя.
Не чуя сопротивления, жар с воем взметнулся, впился в меня, ослепив, на миг обездвижив.
Всё длилось мгновенье и целую вечность.
Я чуяла, что от меня потребует дар. И я отдала, не раздумывая не секунды. Даже не стала пытаться сдерживать силу, съедавшую меня изнутри, — сложила ладони, направила вниз, прямо в рассечённую плоть, и солнечно-золотые потоки хлынули в рану, накрепко связывая живое с гибнущим.
Нить ускользающей жизни Эревина прочно слилась с моей, напитанной даром.
Я зажмурилась, почти задыхаясь. От тянувшего из меня последние силы жара слёзы градом лились по лицу, но я ликовала.
Ликовала так, как не смогла бы ликовать, спаси я весь Тахтар.
Но я не успела устыдиться таких кощунственных мыслей — голова на моих коленях дёрнулась, я почти беззвучно застонала и завалилась на бок.
Последним, что я услышала, был едва ли не ликующий крик генерала Ирнара:
— Призываю в свидетели весь город и солдат Империи! Госпожа Велена владеет даром! Вступает в силу указ Императора! Она подлежит…
* * *
Я пришла в себя только к вечеру — не проснулась, не очнулась. Лишившись чувств на площади, я будто попала в тёмный лес и куда-то всё это время брела. И только сейчас вышла на свет, на родной, до боли знакомый голос.
Нянька что-то нашёптывала у меня над головой, а стоило мне пошевелиться, так разрыдалась, что я всерьёз за неё испугалась.
— Где… он? — прошептала я. — Няня… Где… он?
Уткнувшись мне в волосы, Нянька судорожно вздохнула, шмыгнула носом.
— Жив он, горюшко ты моё. Жив.
И уж до чего я была слаба, а новые слёзы тут же набежали на глаза и покатились по вискам в волосы. Сил их отереть попросту не было.
Так мы и рыдали с Нянькой в вечерней полутьме моей маленькой комнатки, в притихшем доме на холме.
А потом она спохватилась, влила в меня укреплённый заговором настой — и тело постепенно вспомнило, как меня слушаться.
