Глава пятнадцатая
Я не могу уснуть. Когда закрываю глаза, каждый раз чувствую на себе взгляд Прядильщицы, пока в ушах раздается критика Гейджа. Нож, отскакивающий от мишени на стене с треском, который отражается в моих разрозненных мыслях. Острие не всегда вонзается в дерево. Но Исла говорит, что в более мягкую поверхность – как тело, например, – лезвие почти всегда попадает.
– Вместе с такими нездоровыми мыслями, – говорю я вслух, подбирая клинки и закрепляя их в ножнах на поясе. Я взяла за правило носить их с собой. Моя провалившаяся попытка попасть ими в Гейджа привязала меня к ним.
Видимо, во мне больше Темного, чем я думала изначально.
В коридорах здесь повисла тишина. Я представляю, что в Холме все наоборот. Они наверняка кишат теми, кто в современном мире является аналогом придворных, а Келлан рыскает среди них, как златокудрый бог, которым он себя возомнил. Я улыбаюсь, представляя себе подобное. По сравнению с этим Лощина кажется почти сиротливой, но сейчас мне по нраву именно такая жизнь. Исла, Гейдж и Боуэн где-то в пределах этих стен, но я не хотела бы сейчас ни с кем из них столкнуться. Особенно с последним. Магия дракона слилась с моей собственной, но она теплится во мне, словно обособленная часть, всякий раз, когда я сталкиваюсь с гномом. И я не хочу гнаться за этим ощущением.
Свет меркнет, когда я поднимаюсь на лестничную площадку второго этажа, и до меня доносятся тихие звуки одинокой скрипки. Я колеблюсь. Дом и раньше сбивал меня с пути. Думаю, ему это даже нравится. Он так долго не играл с человеческим существом, а я ближе всех нахожусь к этому понятию. Но звук не напоминает мне чары.
Сейчас мне все равно не удастся уснуть. Если это происки дома, то он в конечном итоге просто забросит меня в безопасную, но поднадоевшую мне комнату, которую я действительно хорошо успела узнать. Я следую за звуком по коридору и поворачиваю налево, вместо того чтобы вернуться в свою комнату.
Музыка – мягкая, проникновенная. От нее по моим рукам пробегают мурашки. Я сильно прикусываю губу. В конце концов она начинает звучать словно магия. Коридоры извиваются, как поверхность морских ракушек. Однако я не совсем уверена, что Лощина сама перестраивается, когда ей вздумается. Готова поклясться, моя комната находится где-то во внутренней части этого кольца. Музыка становится все громче и громче, когда коридор резко обрывается перед одинокой дверью.
Я успеваю заметить, что резьба на дверных рамах – единственное, что никогда не меняется в этом доме. Но я никогда не видела их раньше. Гранаты и колючие виноградные лозы стелются по рельефу. И снова, будто я поистине самое импульсивное создание в мире, стучусь.
Звуки скрипки словно перехватывают дыхание и замирают. И шаги, мягкие и уверенные, направляются к двери. Черт. Раскаяние стискивает мой желудок, и я смотрю то влево, то вправо, желая, как никогда, броситься прочь. Конечно, это сотворил не дом. Я почти слышу, как он хохочет надо мной. Я должна бежать. Должна…
Дверь распахивается, и в проеме, обрамленном резными символами, предстает озадаченный Гейдж. О, звезды небесные. Озадаченный Гейдж без рубашки.
– Эмм, – успеваю сказать я и прикусываю губу. – Привет. – Во мне бушует неистовая борьба за право перевести взгляд с его черных глаз на скульптурные ключицы и подтянутое тело, намеки на которое мне довелось разглядеть под одеждой.
Он хмурит брови.
– Ты искала меня? – спрашивает он. Его тон настолько отстраненный, что заставляет меня задаться вопросом, а не знает ли он, что я метнула клинок ему в голову.
Я качаю головой.
– Я… я слышала скрипку.
Он кивает, и его лицо немного расслабляется, хотя и остается невозмутимым. И тишина сгущается вокруг нас, словно удушливый туман.
– Что это за комната? – бурчу я.
Проходит всего мгновение, прежде чем мягкая усмешка прорывает маску серьезности.
– Моя, ясноглазка.
– Ох, – выдыхаю я, заливаясь краской, словно дуреха. Конечно, это его комната. – А я-то думала, ты живешь в кабинете.
Он проводит рукой по своим темным волосам, и мои глаза неотрывно следят за каждым движением его тела. Внутри меня все раскаляется и плавится.
– Иногда случается. – Он держит скрипку одной рукой. Я выдавливаю из себя неловкий смешок, который, надеюсь, звучит убедительно.
– Что ты играл? – интересуюсь я. Я должна вернуться в свою комнату. Но он отступает назад, позволяя мне войти. Комната невероятно длинная по сравнению с пространством коридора. Она тянется влево, где всего несколько мгновений назад Лощина показала мне тупик. На дальнем конце – большая круглая кровать с черным покрывалом на ней. Я смотрю на нее и сглатываю.
Стена, ближайшая к нам, кажется безопаснее. Самый опасный предмет мебели здесь – красная бархатная кушетка с низкой спинкой. Гейдж подходит к небольшой подставке и опускает на нее скрипку, затем, сдернув рубашку со спинки кушетки, натягивает ее и отвечает. Я испытываю одновременно облегчение и странную скорбь.
– У мелодии нет названия.
Я делаю нерешительный шаг в глубь комнаты.
– Старинная песня?
Он снова смотрит на меня, такой взъерошенный и еще более манящий в тусклом свете.
– Нет. Просто я не придумал название.
Я смотрю на него.
– Ты ее создал?
Он протягивает руку, почти благоговейно, к инструменту и отдергивает ее, остановившись. Он слегка пожимает плечами.
– Иногда самое трудное в вечной жизни – понять, чем ее заполнить, – говорит он. Что-то в этих словах пробуждает во мне грусть, которую я никак не могу объяснить. Делаю еще один шаг по направлению к нему, прежде чем останавливаюсь. Я качаю головой, надеясь, что он не заметил.
– Даже в голове не укладывается, – сообщаю ему. Но в этот раз я не могу заставить себя улыбнуться, как мне бы этого хотелось. Он бросает на меня настороженный взгляд, и я беспомощно пожимаю плечами. – Чем ты занимался раньше? – спрашиваю я. – Прежде чем мой отец… ну. До всего этого? – «До того, как ты его убил». Уродливая правда нависает в воздухе над нами, но я не вправе его винить. Ни в коем разе при условии, что Колум был настолько плох, как о нем говорят.
Он присаживается на подлокотник кушетки и жестом приглашает меня присоединиться к нему. Я опускаюсь на сиденье, оставляя между нами как можно больше пространства, чтобы не чувствовать неловкости.
– Я был одним из его рыцарей, – говорит он, отводя взгляд в сторону. Я вздрагиваю. Мы с Ислой уже говорили об этом раньше. Клятвы, что дают рыцари, их присяга на верность… Не то, что можно легко нарушить. Но Гейдж не просто преступил черту, он сделал нечто гораздо большее. Я замечаю отголоски прошлого, пляшущие на его лице, и внезапно мне хочется избавить его от них.
Молчание затягивается, и я
