— Экономить время и воду. Звучит как план.
Глава 22Персефона
Мы с Аидом проводим блаженный час в оранжерее, а затем делаем несколько остановок, возвращаясь к дому, чтобы он мог видеть и быть замеченным. Он прямо не говорит, что именно поэтому мы бродим по проходам хозяйственного магазина после того, как сделали то же самое в маленьком магазинчике на рынке, но я вижу, как люди смотрят на него. Судя по тому, как тщательно он отмечает пустые полки, я не сомневаюсь, что он составляет мысленный список пробелов в цепочке поставок и ищет способы заткнуть эти дыры, чтобы его люди не страдали.
Он резок и прямолинеен до грубости, но не может быть яснее, что его люди поклоняются земле, по которой он ходит. Я сбиваюсь со счета, сколько раз владельцы магазинов благодарили его за то, что он заботился о них, пока дела шли туго.
Более того, люди работают вместе, чтобы обеспечить заботу обо всех. Это менталитет, который я смутно помню со времен, предшествовавших переезду на Олимп, но годы, проведенные в верхнем городе, заставили его почувствовать себя новым и непривычным. Дело не в том, что все в верхнем городе эгоистичны или злы. Едва лишь. Более того, они берут пример с остальных Тринадцати и очень, очень хорошо понимают, что они никогда не бывают по-настоящему в безопасности.
Еще одно отличие в легионе, отделяющее Аида от Зевса.
Мы выходим из скобяной лавки и идем по улице. Мне кажется самой естественной вещью в мире вложить свою руку в руку Аида, как я всегда делаю, когда мы совершаем эти прогулки. Он переплетает свои пальцы с моими, и это кажется таким правильным, что я не могу дышать в течение нескольких шагов. Я открываю рот, чтобы сказать… Я даже не уверена.
Я вижу вывеску еще до того, как у меня появляется такая возможность. Я резко останавливаюсь.
— Что это? — спросила я.
Аид прослеживает за моим взглядом.
— Это зоомагазин. Семейный, принадлежащий уже трем или четырем поколениям, если я
правильно помню. Не считая троих, которые в настоящее время им управляют. — Он рассказывает историю точно так же, как рассказывал о семье, которая управляет киоском с шаурмой на зимнем рынке, не осознавая, насколько ново то, что у него есть эта информация, легко доступная по памяти.
— Мы можем зайти? — Я не пытаюсь скрыть волнение в своем голосе. Когда он приподнимает
одну бровь, я не могу удержаться от попытки объяснить. — Когда я была совсем маленькой, у нас было две собаки. Конечно, они были рабочими собаками — на ферме, промышленной или нет, ничто не пропадает даром, — но я любила их. Разумеется, держать домашних животных в высотке строго запрещено. — Мне приходится бороться с желанием подпрыгнуть на цыпочках, как ребенок. — Пожалуйста, Аид. Я просто хочу посмотреть.
Во всяком случае, его бровь поднимается еще выше.
— Почему-то я тебе не верю. — Но он одаривает меня одной из своих медленных улыбок.
Конечно, мы можем зайти, Персефона. Показывай дорогу.
Колокольчик звенит над нашими головами, когда мы входим в дверь. Я вдыхаю смешанный запах животных и древесной стружки, и во мне зарождается чувство, которое отчасти является ностальгией, а отчасти чем-то, что я не могу определить. Я не трачу много времени на размышления о своей жизни до того, как моя мать стала Деметрой и мы переехали в город. Она ни за что не оставила бы нас, и тоска по жизни, которая больше не была моей, казалась исследованием в безумии. Лучше, проще сосредоточиться на будущем и моем пути к свободе.
Я даже не знаю, почему зоомагазин возвращает все это обратно, но мое сердце сжимается в горле, когда я брожу по первому проходу, разглядывая морских свинок и ярко раскрашенных птиц. Мы доходим до конца возле прилавка и видим двух симпатичных чернокожих женщин, стоящих там, склонив головы над компьютером. Они поднимают глаза и замечают нас. Одна из них, женщина в выцветших джинсах и оранжевом вязаном свитере, улыбается в знак признания.
— Наконец-то решил последовать моему совету?
— Привет, Гейл. — Он проходит мимо меня, и она заключает его в объятия. — Мы просто делаем
обход.
— А, это. — Она отмахивается от этого. — Мы в порядке. Ты более чем убедился в этом. — Она
сжимает его плечи и смотрит на него снизу вверх. — Мы поддерживаем тебя. Несмотря ни на что.
Вот оно снова, абсолютная преданность, которой повелевает Аид. Он делает это без угроз и щедрых обещаний. Его люди последуют за ним на край света просто потому, что он уважает их и делает все возможное, чтобы о них заботиться. Это очень мощное зрелище.
Он кивает.
— Ценю это.
Она опускает руки и снова улыбается.
— Не думаю, что сегодня, наконец, тот день, когда я убедила тебя завести собаку или двух, чтобы ты не бродил по этому гигантскому дому в одиночку?
Я оживаю.
— Собаки?
Она наконец смотрит на меня, и ее отношение немного остывает.
— Обычно мы не держим в магазине собак, кроме Старика Джо. — Она указывает себе за спину
на собачью подстилку, в которой, как я думала, лежала куча полотенец. Голова поднимается, и я понимаю, что это вовсе не полотенца. Это Венгерская овчарка. Он откидывает волосы с глаз и широко зевает.
— О, мои боги. — шепчу я. — Аид, посмотри на это великолепное создание.
— Понятно, — сухо говорит он.
Гейл пожимает плечами.
— Как я уже говорила, мы обычно не держим здесь собак, но Джесси нашла коробку с ними у
Кипарисового моста. Я не знаю, решил ли кто-то из верхнего города бросить их там или это был один из наших, но… — Она вздыхает. — Иногда люди могут быть настоящими придурками.
На этом мне удается отвлечь свое внимание от собаки.
— Они просто бросили их там? — У меня нет абсолютно никакого права испытывать влечения к
этим щенкам, которых я никогда не видела, но я не могу отрицать, что это похоже на странный поворот судьбы. — Мы можем их увидеть?
— Да. — Она тычет большим пальцем через плечо. — Они у нас здесь, сзади.
Они выглядят так, как будто были достаточно взрослыми, чтобы их отняли от груди, так что нет худа без добра. — Я уже двигаюсь, проскальзывая мимо Аида и Гейл в указанном ею направлении. Конечно же, в задней части магазина установлена большая коробка. Я
наклоняюсь, заглядываю внутрь и ахаю.
— О, мои боги.
Их там три, все совершенно черные. Я не совсем уверена в породе — подозреваю, что это дворняги, — но они милые, когда спят в куче щенков в одном углу. Я протягиваю руку, затем останавливаюсь, чтобы посмотреть на Гейл.
— Можно?
— Во что бы то ни стало. — Большая часть холодности исчезает с нее, когда она смотрит на
меня, и я уверена, что вижу веселье, затаившееся в ее темных глазах. — Я так понимаю, ты собачница.
— Я сторонник равных возможностей для домашних животных. — Я опускаюсь на колени рядом с
коробкой и наклоняюсь, чтобы нежно провести рукой по спине щенка, лежащего поверх кучи. — Я и кошек люблю. Рыбок.
— Принято к сведению. — Теперь Гейл определенно борется со смехом, но это нормально. Я не
возражаю, чтобы она находила меня забавной.
— Аид, смотри.
Он опускается на колени рядом со мной.
— Я смотрю. — В его тоне есть что-то странное, и этого достаточно, чтобы заставить меня
отвлечься от щенков. О мои боги, они такие мягкие.
Я изучаю его лицо. Он выглядит почти огорченным.
— Что не так?
— Ничего.
Я морщу нос.
— Твои слова говорят «ничего», но выражение твоего лица говорит о чем-то совершенно другом.
Он вздыхает, но не так, как будто он раздражен. Больше похоже на то, что он сдается.
— Они очень милые. — Он наклоняется и осторожно берет одного из них на руки. Теперь он
действительно выглядит огорченным. — Их не следовало так оставлять.
Я осознаю, что Гейл возвращается к компьютеру вместе с женщиной, которая, должно быть, ее мать, давая нам пространство и, по крайней мере, иллюзию уединения.
