А еще через день пришел Виктор. И я смотрела в его серо-синие глаза, понимая, что не выйду за него замуж. Просто не смогу. Виктор не для меня. Поэтому я просто протянула ему оправу кольца:
— Извини, я не понимаю, как это получилось.
— Ничего удивительного, — он пожал плечами. — Прямое попадание молнии. Хотя, конечно, непонятно, почему камень. — Он задумчиво повертел оправу перед глазами. — Не переживай. Я вставлю новый.
— Нет, — я вздохнула и продолжила, не давая себе шанса на отступление. — Извини, я не могу выйти за тебя замуж. Мне с самого начала не стоило принимать кольцо. Извини. Мне правда жаль, что так получилось… И… спасибо за всё, что ты для меня сделал.
Взгляд Виктора ударил наотмашь. Хрипло крякнул какой-то прибор в углу.
— Не стоит благодарности, — он резко развернулся и вышел.
А я почувствовала себя сволочью.
В палату вошла медсестра, осмотрела меня и встала записать показания приборов. Нахмурилась. Постучала пальцем по стеклу. Пожала плечами и вышла. Я привстала и тоже вгляделась. Монитор был пустым, а над проводами чуть вился дымок. Остро запахло горелой изоляцией. Мне почему-то стало страшно.
Полночи я не могла уснуть. Мне мерещился Виктор, заходящий в палату, мне мерещилось, что Викторов два, и оба улыбаются безумными улыбками, размахивают скальпелями, обещая скрестить меня с пауком. Это почему-то было ужасно страшно. Я проснулась от собственного вопля и больше нормально уснуть не смогла. В конце-концов у меня начало скакать давление, от чего сигнализация на новом мониторе начинала заходиться в истерике, и дежурной медсестре чуть ли не каждые полчаса приходилось прибегать в палату, чтобы отключить вызов. В конце-концов они там не выдержали, в палату зашел молодой насупленный доктор и вдавил в мою капельницу шприц, видимо, с каким-то успокаивающим, потому что после этого я практически сразу отрубилась.
К моему собственному удивлению, наутро я проснулась живой и здоровой. Вернее меня разбудила стайка врачей во время утреннего обхода.
…Меня выписали через неделю. Виктор больше не появлялся, хотя я была абсолютно уверена, что разговор у нас не закончен. Ещё дней десять я провалялась дома под присмотром родителей. Периодически забегала Лёлька, принося с собой ветер свободы и свежие сплетни. Я отчаянно ей завидовала. Мне было ужасно скучно. Мне нельзя было долго читать и рыться в интернете. Унылая ежедневная физическая терапия только раздражала: мне казалось, что я уже полностью восстановилась и могу гораздо больше, чем вяло перебирать ногами на беговом тренажёре на черепашьей скорости или крутить педальки на странном тренажёре для рук.
Наконец врачи решили, что я достаточно оправилась, чтобы вернуться в университет. Родители, получив обнадеживающие прогнозы, уехали домой. Их ждала работа. Мой шеф встретил меня с восторгом и надеждой, что я вот-вот закончу диссертацию… А меня вдруг накрыло депрессией. Безнадёжной, всепоглощающей и беспросветной.
Оказалось, что написать что-нибудь внятное в таком состоянии невозможно. Я часами просиживала перед компьютером, вымучивая из себя что-то… потом перечитывала и стирала. Но чаще всего просто сидела, уставясь в одну точку. Или лежала. Мыслей не было, ничего не было, только тоска. Шеф печально вздыхал и возвращал написанные куски диссертации на доработку. Но ничего не говорил. Через пару месяцев я заболела. Какая-то нелепая простуда. В середине Техасского лета — простуда.
Я лечилась. Неделю, две, три, месяц… Приехавшая из месячной экспедиции и заглянувшая в гости Лёлька ужаснулась и потащила меня к врачу. Я на тот момент даже машину была вести не в состоянии. Врач вместо антибиотиков прописал антидепрессанты. Порекомендовала начать терапию. Мне было все равно. Таблетки, так таблетки.
Как ни странно, антидепрессанты помогли. Через пару недель мне слегка полегчало, и я согласилась пойти с Лёлькой в ресторан. На ланч. За ланчем подруга вдруг выдала идею, что мне просто нужно о ком-то заботиться, и тогда я сразу пойду на поправку. В ответ на мой недоумённый взгляд она просто вытащила меня из-за стола, усадила в машину и сообщила:
— Мы едем в приют!
— Лёля, дорогая, ты рехнулась, — покачала головой я. — Куда мне ещё животное! Я за собой-то ухаживаю, стиснув зубы и призвав всю силу воли!
— А вот мы проверим! — уверенность подруги была непоколебимой. — Если что, обещаю, что заберу собачку себе.
— Собачку? — удивилась я. Почему-то я больше рассчитывала на кота. Они, вроде как, независимые, а с собаками гулять надо… Слюнявые они…
Собачка… В мозгу слабо забрезжило какое-то воспоминание. Словно я когда-то уже слышала о собачке, кто-то уже говорил, что надо бы завести… Сон, что-ли очередной? Разболелась голова.
В приюте тяжело пахло псиной и хлоркой. Я медленно шла вдоль клеток, разглядывая собак. Больших и маленьких, лохматых и гладкошерстных… некоторые даже выглядели породистыми… Собаку что-то не хотелось. Ну вот что я буду делать с собакой? Живое существо, требует заботы… А что я?
Очнувшись от раздумий, я поняла, что стою, застыв, перед пустой клеткой. Видимо, собаку, которая там жила, недавно забрали. Всё еще стояли полные чашки с кормом и водой, лежал мячик, и скомканная грязная меховая подстилка оранжевого цвета валялась в углу у самых прутьев. С каким-то облегчением я подумала, что это знак свыше: пустая клетка, значит для меня собаки нет… как вдруг меховая подстилка зашевелилась и на меня глянула пара грустных глаз.
Я аж дёрнулась. Никакая это не подстилка! С глаз словно пелена упала. В углу лежал печальный померанский шпиц. Его шерсть была грязной и свалявшейся, он выглядел абсолютно заморенным и больным. Во мне всколыхнулась волна жалости и злости: да что ж за приют такой! Собаки на грани смерти! Хочешь не хочешь, а придётся выручать животинку. Я присела и, протянув руку, дотронулась до собаки. Шпиц, к моему удивлению, шевельнулся и лизнул протянутые пальцы. Меня словно ударило током. Глаза шпица блеснули зеленью, а в моей голове чётко раздался насмешливый голос: «Собачку, что-ли, заведи». Я задохнулась погребённая лавиной воспоминаний:
— Мýра? Это в самом деле ты?!
Шпиц тявкнул и слабо вильнул хвостом.
Унимая колотящееся сердце и практически не слушая бормотание работников приюта, объясняющих мне, что собака больна, при смерти, я истерично требовала оформления документов. Лёльку я сразу отправила в ближайший магазин за переноской, едой и прочим собачьим приданным. Подруга, несказанно обрадованная такой вспышкой активности с моей стороны, не вспискнув, уехала, унося на лице торжествующее выражение: «а я говорила!».
Отдавать собаку прямо сразу мне не хотели. Требовали подтверждений каких-то, документов… Пришлось слегка соврать. Я сообщила работникам приюта, что это моя собака, потерявшаяся, пока я лежала в больнице, и рассказала свою историю. Городок у нас маленький, о трагическом случае в университете все были наслышаны. Это и в газетах было, и по местному телевизионному каналу мелькало. Помнится, моих родителей тоже журналисты пытались доставать, но они хитро прикинулись, что английского не знают, и сбежали. В общем, работники приюта обрадовались, предвкушая, как будут рассказывать друзьям свежую сплетню, и пошли мне навстречу, пожурив, что собака не чипирована. Я поклялась, что вот прям сей момент, сразу все сделаю… и мне наконец отдали Мýру. Глядя на радость собаки, работники окончательно уверовали в правдивость моего рассказа и успокоились. Я осталась ждать Лёльку, прижимая к себе грязного Мýру, и вытирала неудержимо текущие слёзы, еле сдерживаясь, чтобы не сорваться в истерику. Нахлынувшие воспоминания выворачивали душу наизнанку. Как я могла всё это забыть?! Что со мной случилось?!
Приехала искрящаяся весельем Лёлька, нагруженная переноской и пакетом с собачьим кормом.
— Ты всерьёз считаешь, что я вот сразу начну кормить собаку? — ехидно поинтересовалась я. — Прямо из десятифунтового мешка?
Лелька расплылась в довольной улыбке:
