гетто за Питером. Всеслав не пытался ее отговорить. Он был горд за нее, за ее решительность и упорство.
Зоя грустно улыбнулась себе в зеркало.
Упорство в достижении цели — теперь эту фразу она может писать в своем резюме без зазрения совести.
Ее отвлёк стук в дверь. От неожиданности она даже вздрогнула. На пороге стояло зло во плоти. Оно село на единственный стул в комнате, и с некоей долей печали посмотрело на Зою.
Отец в этот момент совсем не казался Зое злым, они хоть и не были достаточно близки, но они были родными и любили друг друга по-своему. Она уже приготовилась к нравоучениям и разбору над ошибками, но он лишь спросил:
— Если ты хочешь отказаться от этой затеи, у тебя есть такая возможность.
— Нет, — еле сдерживая слезы проговорила Зоя. — Я уже решила.
— Что ж, — господин Авлот со вздохом, встал, — я хочу только, чтобы бы ты сейчас внимательно выслушала, что я скажу. Зоя, когда ты захочешь вернуться, тебе стоит просто об этом сказать. Неважно, что ты не оправдаешь чьи-то ожидания, или бог весть какую миссию, которую кто-то на тебя возложил. Даже не думай, о том, что возвращаться стыдно. Просто возвращайся, когда хочешь, я всегда буду тебя ждать. Если это будет, через день после твоего отъезда, я буду только рад.
Зоя сидела молча, ожидая, когда он уйдет, боясь зарыдать. Ей и так было очень страшно одной отправляться в гетто. Ей придется принять на себя осуждение и неприятие со стороны общества, для которого она сегодня всего лишь фрик. Можно отказаться, но тогда все ее слова навсегда останутся просто словами. Солдат не может на войне просто грустить и расстраиваться, не может сидеть вечно в окопе, если он не будет воевать, его страна точно проиграет.
Зоя нередко вспоминала свою бабушку, любимыми словами которой были, что за идею надо топить. Уверена в чем-то — топи.
«Это было во Франции, в пятнадцатом веке, в разгар Столетней войны. Одна деревенская девушка была настолько уверена в том, что голоса в ее голове — не шизофрения, а наставления ангелов, что добралась из своей деревни до дофина и уговорила его дать ей войско. Франция была тогда в очень печальном положении, неизвестно чем бы вообще все закончилось, если бы не эта пресловутая Орлеанская Дева. Она одержала несколько громких побед, подняла сломленный дух французов, короновала наследника, который не особо то переживал, когда ее потом пытали инквизиторы и жгли на костре. Когда святая инквизиция спрашивала ее на каком языке с ней разговаривали ангелы, она отвечала, что, разумеется, на французском, потому что Господь на стороне Франции.
Когда человек в чем-то уверен, и прёт как танк, то остальные тоже начинают верить ему, потому что их начинают одолевать сомнения, что этот человек прав.
Поэтому, если уверен — топи, и пусть голоса в твоей голове тебе аплодируют».
Глава 1
Прошло три месяца, как Зоя оказалась в гетто. Зайдя первый раз в свою палату, она заплакала от отчаяния. Горько, взахлёб, как плачут дети. В палате не было ничего, кроме кровати — абсолютно стерильная комната белого цвета. Белые стены, белые потолки, полы, все условия, чтобы сойти с ума через неделю.
Ее спасло только то, что она находилась здесь на особых правах. Ее комната никогда не запиралась, и она могла свободно перемещаться по гетто. Ей даже разрешили иметь ручку и тетрадь, при условии, что она никогда не даст ими пользоваться остальным обитателям.
Зоя клятвенно обещала не выпускать эту ценность из виду, чтобы она не попала к большеголовым. И надо отметить, она ни разу даже не подумала нарушить свое обещание, потому что, во-первых, ей не хотелось лишиться этих милых сердцу вещей, а во-вторых, и желания не возникало чем-то с ними делиться.
Буквально дня через три после того, как Зоя обосновалась в санатории, она уже поняла, что никому своим пребыванием здесь не поможет. Вначале, она наивно полагала, что сейчас гетто будут атаковать толпы журналистов, и вокруг соберутся демонстрации с плакатами вроде «Зоя, мы с тобой». Но санаторий был подведомственный военным, находился на одной из военных частей и добраться сюда было сложно. И никому не нужно.
Ко всему прочему Зоя обнаружила, что здесь тяжело всем — ей, медперсоналу, охране, только не гидроцефалам. Они себя чувствовали здесь замечательно, особенно им нравились встречи с главврачом. Одно из немногих правил было не общаться друг с другом, на прогулке или в столовой. Но большеголовые пациенты даже не пытались, по-видимому у них и желания как такового не было.
С медсёстрами и санитарами они тоже не особо разговаривали, только разве с одной — крупных размеров взрослой женщиной, приходившей проверять уборочных роботов по выходным. С ней иногда они беседовали на отвлеченные темы. А в кабинет главврача ходили с явным удовольствием.
Зоя, как и все, тоже любила встречи с главврачом. Юрий Маркович был приятным мужчиной средних лет. В кабинете у него даже было две книги, которые ей очень нравилось перелистывать. Юрий Маркович умел поддержать интересную беседу и совсем не осуждал Зою за ее странный поступок. Да и, честно сказать, никто не осуждал. По какой-то причине все здесь считали, что она здесь под прикрытием, шпионит за гидроцефалами для отца. Вначале она пыталась возражать, но слышала в ответ не больше, чем «Да, да, все так, как ты говоришь. Только передай папе, что у нас здесь все под контролем».
Конечно, по-хорошему, по-правильному, она должна быть стать одной из пациентов, без каких-либо привилегий. Но Зоя понимала, что у нее не хватит сил.
Она осознала, что допустила ошибку, приехав сюда в надежде на громкое дело. Хотела достучаться до обывателей, но ее поступок лишь ненадолго вызвал резонанс в обществе и был забыт буквально через неделю. Какой-то малолетний шутер попытался перестрелять одноклассников на следующей день после ее акции протеста. И что? Все внимание прессы было уже вокруг этого идиота.
Не жалуясь, а принимая все обстоятельства как есть, она объявила Всеславу, что поедет домой. Но он попросил ее немного подождать. Он хотел найти момент, в котором ее возвращение принесло бы больше пользы.
— Ты вернёшься как бы рассказать о беспределе, который там творится.
— Не уверена, что это можно назвать беспределом. Но я тебя поняла.
— Ну все, мне пора бежать. Люблю тебя.
— Я тоже. Люблю тебя.
Такими и были их редкие телефонные разговоры.
