повеселела царица цариц, бросаясь к мужу.
— Мои при мне, — без особой уверенности в голосе прохрипел Зевс. — Их же две было, да?
— Тогда, — констатировала Макария, снова заглянув в воронку. — Это нога Аресофродиты. Или Афродитареса.
Часть 4. Глава 33. Арес и Афродита
— Или Афроареса…
Резкий, неприятный голос этого надоедливого создания (как будто Персефона и правда исхитрилась зачать Макарию не от него, Ареса, а от дядюшки Аида, иначе откуда такой мерзости на свет появиться) ввинчивался в уши — хотелось закрыть их руками.
Перед глазами все плыло, изображение никак не желало собираться в цельную картину. Точнее, хотело, но охват этой картины получался слишком уж разноплановым. И ракурс был непривычным — словно у Афродиты появилось парочка дополнительных глаз.
«У Ареса», — возразил внутренний голос.
«Нет, у Афродиты», — возмутилась она. — «Я — Неистовая Афродита, прекрасная покровительница кровавой войны, когда я появляюсь на поле брани, в меня все влюбляются и…», — он встряхнул головой, потом встряхнул второй головой, и, открыв свой прекрасный ротик, выругался в адрес мерзкой Макарии, ее надоедливой матери Персефоны и ее сволочного любовника дядюшки Аида, чья мерзкая привычка лезть не в свое дело испортила им всю Концепцию.
Потом она кое-как утвердилась на трех ногах — четвертую, как он помнил, оторвало во время взрыва — и испустил поток ругательств в адрес тупицы Афины, из-за любви которой к несовместимым компонентам ее, Афродиту, чуть не разорвало пополам, а потом соединило с Афродитой, то есть с Аресом — в общем, соединило. И без фаллоса, к сожалению — они специально осмотрелись со всех сторон. А все Афродита… тьфу! Арес!.. если бы Арес соизволил предупредить Афродиту о том, что подлая Артемида переметнулась на сторону Персефоны, а Аид ухитрился освободиться… если бы Афродита не принялась делить Аресово достоинство, они бы… они бы…
Ну уж нет! Если кто действительно и был виноват во всем, так это их мерзкий подземный дядюшка.
Аид… он стоял, и тень вырывалась из его рук, и алчный багровый свет (да что ж Афина намешала в этом котле) не мог добраться до тех, кто был под его защитой… и Зевс — тень тоже защищала его — метал в этот свет молнии, одну за другой, выдыхался, выбирал свою силу до дна, но все же не отступал.
«Помоги мне!», — завизжала тогда Афродита, когда багровый свет пополз к ней. — «Защити!..»
«Иди и Левку спроси», — усмехнулся тогда Аид, он не задумался ни на секунду. — «А ты», — он посмотрел на Ареса, — «Иди и спроси Персефону».
Багровый свет подхватил и Ареса, и Афродиту, сжал в обжигающих объятиях, стискивая, соединяя воедино, и последнее, что они (оба) видели — усмешку, скользнувшую по губам их подземного дядюшки, и пристальный взгляд его темных, насмешливых глаз.
«Все лучше, чем в Тартар, не правда ли?»
Потом, кажется, Зевс швырнул еще одну — последнюю — молнию, и упал, и Аида тоже швырнуло на колени, но он, эта сволочь, сволочь, до последнего продолжал улыбаться, и даже когда тень уже рвалась, не выдерживая напряжения, он, тоже падая, одними губами сказал что-то про песцов.
Да, их дядюшка был виноват во всем, но он явно и подумать не мог, что его бездействие поможет Афродите и Аресу слиться воедино, что породит новую, прекрасную жизнеформу, гораздо, гораздо более совершенную, чем эти жалкие боги. Эх, если бы еще и ногу не оторвало…
А там, наверху, эти жалкие, неполноценные существа, которые влезли и нагло испортили их зелье и их Концепцию, совещались, пытаясь решить, что делать с ними, с Неистовой Афродитой и Прекрасным Аресом в одной привлекательной амфоре.
Персефона и ее гадкая доченька предлагали оставить все как есть, дядюшка, он же племянник Аид, виновник их краха, коварно отмалчивался и явно что-то замышлял, изменница Артемида и непонятно откуда появившиеся Асклепий, Аполлон и Гефест предлагали как-нибудь разделить их творческий союз, мотивируя это непонятным «они же все равно свои», амазонки и нимфы вокруг либо радостно верещали, довольные дарованной амнистией, либо выстраивались в очередь к Пэону, который раздавал нектар, бестолковая Афина то и дело перебивала всех своими переспрашиваниями, а пока-еще-Владыка-Олимпа Зевс вообще ни к чему не прислушивался и возмущенно выговаривал Гере, как она могла перепутать его ногу с ногой Ареса, на что та отвечала, что претензии необоснованны, благо ноги дорогого супруга не находятся в сфере ее интересов — в отличие от некоторых других частей его тела.
Да, их было больше, и они были опасны, но у них, не считая Гекаты, было всего по два глаза, и они не могли видеть то, что видел он (то есть она, ну, в общем, они).
А видели они, Прекрасный Арес и Неистовая Афродита, смятый, как от удара невидимого кулака, котел с остатками зелья, валяющийся у них под ногами, и шлем-невидимку (как там его называли подземные, хтоний?) у ног Зевса.
— Не знаю, как вы, — сказал Аид, глядя, как жутковатый двухголовый гибрид Ареса и Афродиты в молниеносном прыжке падает на незамеченный никем хтоний (вот знал же, знал, что нужно подобрать!) и исчезает, — а я за этой хренотенью гоняться по всему Олимпу не собираюсь. Тем более оно еще и невидимое.
С его точки зрения, и Арес, и Афродита уже получили достаточно, и как-то наказывать их дальше было бессмысленно. Арес, он, конечно, еще и раньше получил, ну да Афродите, считал Аид, самое то будет немного побегать в виде двухголового (а еще трехногого и четырехрукого) кастрированного мужика. Через пару дней, когда они все придут в себя, Геката, может, сможет их как-то разъединить — так или иначе, оно все равно никуда не денется.
Ему же следует отдохнуть.
Определенно, какой был толк затевать эту авантюру со смертью и воскрешением, если проблемы с зельем можно было решить парочкой дополнительных ингредиентов, а божественные силы он все равно потратил все до капли, и конкретно сейчас ощущал себя как смертный, которой не спал как минимум двое суток, потому как вместо сна все это время его вдохновенно пинали. Впрочем, несравненное удовольствие от краха Концепции, определенно, стоило того — к тому же, Зевсу явно было хуже, гораздо хуже, у него даже не было сил подняться, и даже с Герой он препирался лежа и через силу — словно понимал, что стоит на минуту замолчать, как снова соскользнет в бессознательное. Да, если бы не брат, кто знает, не шатались
