давала им силы сотворить невозможное во имя своего возлюбленного, и герцога это устраивало.
Но если девочка тоже станет такой, станет ловить его взгляд, пытаться прикасаться к его рукаву ненароком, делая вид, что смущена… Даор поморщился. Это было бы мерзко. «Не твое дело», «под горячую руку», вспомнил он с удовольствием, и снова то непривычное тепло ударило ему в голову сильнее, чем могло бы сделать это любое вино. «Я не хочу ее ломать, — с ясностью осознал он в этот момент. — И не хочу, чтобы кто-то ее ломал». И все же проявить к ней расположение, заинтересовать ее, увлечь ее мысли, было бы… волнующе. Какой она бы тогда была? Такой же сдержанной и молчаливой, как когда она уходила? Или теплой и нежной, как когда они ехали в клетке и она пыталась расспросить его о нем же самом? Он предпочел бы второе.
Даор окружил змеиный крест сферой и позвал Олеара.
Тот появился спустя несколько секунд, как и всегда.
— Мастер?
— Пошли в Приют уведомление о моем приезде на праздник Нанесения руны.
— Вы принимаете приглашение в этом году? — переспросил Олеар удивленно. Его можно было понять: День Нанесения руны на первый угловой камень Приюта праздновался каждые десять лет, и за все тридцать восемь лет, что Олеар служил черному герцогу, Даор ни разу не согласился посетить пристанище шепчущих, отзываясь о подобном времяпровождении весьма едко.
Герцог смерил его красноречивым взглядом.
— Прошу прощения, — поклонился Олеар. — Понял. Что еще я могу сделать?
— Юория должна явиться в мой замок к назначенной дате. Мы пойдем вместе. Портальное окно у нее есть.
— Напишу, — снова склонился Олеар, и Даор заметил, как дрогнуло лицо его слуги при упоминании Юории.
— Свободен, — махнул он рукой.
Олеар тенью выскользнул за дверь.
44. Алана
— Вы не уверены?
— Я не уверен. Но это в любом случае прояснится на вступительной церемонии.
Син налил воду из ниоткуда взявшегося графина в ниоткуда взявшийся стакан и протянул его Алане. Та благодарно взяла воду и сделала глоток. Сердце ее билось пойманной птицей где-то в горле. Кресло, в которое ее усадил директор, было массивным, мягким и удобным, раньше его в пустом кабинете точно не было, девушка не могла не заметить столь отличающийся от обстановки предмет мебели. Алана погладила вышитые на атласе цветы и в который раз подивилась тому, насколько растительный орнамент не подходил военной аскезе обители старшего из директоров.
Тамаланией или кем угодно другим из рода Вертерхардов она быть не могла. В этом предположении не было смысла! Может быть, ее хотят использовать для заключения какого-то выгодного союза, как Юорию Карион?
— Если я и из рода Вертерхардов, в чем я очень сомневаюсь, то чего вы от меня хотите?
— Хм, — неопределенно повел плечами директор Син. — Ничего, вероятно. Все возможности, которые давало бы тебе воспитание в семье Вертерхардов, мы дать тебе не сможем. Для меня ты одаренный шепчущий. И, потенциально, — еще один представитель знатнейшей семьи, наличие которой важнее ее силы.
Алана не до конца поняла его. Она обернулась и посмотрела на молчащего Келлана, надеясь, что он поможет, и тот тихо пояснил:
— Белые герцоги были вторым политическим полюсом в большой игре знатных домов. Красным никогда не удавалось обзавестись таким количеством союзников. В первую очередь, на руку белым герцогам были слухи об их происхождении и магических способностях. Сейчас полюс один. Директор Син беспокоится, что отсутствие альтернативы порождает тиранию.
— Какой полюс? — не сразу сообразила Алана.
— Черный.
Голос Келлана после исцеления был все еще далек от привычного уху Аланы приятного баритона, но уже снова стал красивым, хотя и срывался на гласных. Алана сжала подлокотник — и тут же на ее руку успокаивающе легла его рука. Она бросила быстрый взгляд на директора Сина, но тот, казалось, не заметил интимного жеста. «Что вы делаете?» — хотелось спросить Алане, но она не отважилась сделать это при директоре, наслаждаясь прикосновением.
Последнее время наставник Келлан вел себя совсем не так, как раньше. Похоже, он перестал читать ее мысли, как и обещал, и теперь их разговоры были лаконичными, ведь Алана всеми силами старалась не сказать чего-то лишнего. Келлан расспросил ее о произошедшем у разбойников, и Алана рассказала ему почти все. Почти. Об изменившемся лице красивого и страшного мужчины, о разговорах с ним она не упомянула, и надеялась, что Келлан не увидел его хищной улыбки в ее воспоминаниях, сама не зная, почему решила это скрыть. Келлан молчал, не перебивая, но когда она упомянула шантаж Войцехта, крепко прижал девушку к себе, а потом отругал ее за то, что злила более сильного противника. А когда Алана попыталась возразить, поцеловал ее в лоб и попросил больше не подвергать свою жизнь опасности.
И это было еще не самым странным! Мало того, что наставник был рядом почти постоянно, оставив за эти сутки девушку всего трижды — чтобы она могла переодеться и чтобы самому быть вылеченным, а также когда она отправилась спать — так еще и почти не обращался к ней свысока, при этом продолжая заботиться о ней почти по-отечески. Они мало говорили, и, обращаясь к ней, наставник иногда называл ее ребенком. Сначала Алану это возмутило, но он объяснил, что не считает ее несмышленой, глупой или внешне похожей на дитя, а лишь подчеркивает разницу в возрасте между ними. Как и Хелки, он сказал, что шепчущие, физически повзрослев, остаются наивными намного дольше.
«Ты чистая, как ребенок», — добавил он ласково.
«Сколько вам лет?» — спросила она его тогда. Но Келлан лишь улыбнулся, уходя от, вероятно, нетактичного вопроса. Алана предполагала, что ему
