Стянула рубаху с него, прочертила большим пальцем узор на предплечье, что понимали только Велесовы волхвы. Начало ему положено было, как сравнялось Рарогу три раза по пять зим, но то, как руку старейшины боги, духи ли направили, жизнь ему изрядно поломало.
— Думаешь изменились за две луны? — глухо проговорил Рарог, ощущая, как кожа разогревается от прикосновений тонких женских пальчиков вдоль черт и хитро сплетенных линий.
— А вдруг, — Милонега пожала плечами, склонилась и провела кончиком языка вдоль рисунка, оставляя прохладный влажный след. Взглянула хитро снизу вверх и руки его себе на разгоряченные бедра опустила.
Она-то еще ждала ласк, хотела получить свое от того, что сюда пришла. И кожа ее уже покрылась мурашками от скользящей между стенами овина прохлады. Ослабевшее было нутро снова натянулось тугой жилой, стоило только обвести взглядом ее обнаженное тело, прикрытое лишь ненадежной завесой ниспадающих до пояса волос. Точно лесавка сама вышла к нему из переплетения тонких березовых веток. Взяла от подруг неподвижных белизну кожи и стройность, сияние даже в самый сумрачный день. А манить Милонега умела не хуже русалок: не раз уже попадался Рарог в ее сети, и выпутываться пытался, с мясом драл из груди, а не получалось толком. Все возвращался. Пусть и мужняя она уже какой год. И детей у нее двое: а все свежая и тонкая, как девчонка, какую он знал, когда еще сам был парнем безусым. И задумывался он порой, чего скрывать, не его ли дочка у нее или сын, может? Да по времени не сходилось — оно и к лучшему.
— Так задержался где? — напомнила она о том, что услышать хотела. — Уж не завел ли себе какую зазнобу, от которой после зимы никак уйти не мог?
И шутит, кажется, а в глазах черничных от распаленного вожделения так и встал опасливый вопрос. И ревность легкая — на всякий случай.
— Сама знаешь, мои зазнобы — только лодьи, — он привлек женщину к себе, мягко поглаживая спину все ниже и ниже, заставляя ее выгибаться, тереться заострившейся грудью о него.
И солгал будто бы. Да попытался Грозу, что ворохом осенней листвы так и пронеслась в памяти, веткой горящей по ребрам полоснула, сразу из мыслей выбросить. Какая она ему зазноба: так, девчонка вздорная, которая душу взбаламутила зазря.
— Да уж, ласкаешь ты лодьи своими руками чаще, чем меня, — согласилась Милонега, прижалась губами к губам, пронзила язычком влажным и вновь назад качнулась.
— В Волоцке пришлось побывать, княжне помочь…
— Княжне? — протянула женщина. — Ты ни мало, на дочку княжью замахнулся?
Засмеялась тихонько, а сама ноготками в плечи впилась, упредила.
— Той княжне я без надобности, у нее своих женихов — бороной не разгребешь. А там в Любшине остановиться пришлось. Русины на них напали, а я… Поблизости оказался.
Милонега покачала головой.
— Чего ж ты добрый такой нынче? И подмогаешь всем, в поход не торопишься.
— Да кто ж знает, что этой весной со мной творится, — он улыбнулся криво.
А в голове имя все одно билось, звонко так, словно пест в каменной ступке. Да только вслух его произносить не хотелось. А уж больше всего — чтобы Милонега услышала.
— Теперь-то все как задумал, будет?
— Может, и будет. Коли уговор с князем меня до худа не доведет… Согласился я на благо княжества русинов погонять, повыслеживать.
— А не опасно это? — промурлыкала Милонега, все меньше его слушая, все сильнее тая в его руках.
— Не опаснее, чем к свейским берегам идти. Да и, может…
Он вздохнул и смолк. Не хотелось ему об отце вспоминать. На то уповать, что служба князю как-то сумеет перед ним и матерью оправдаться — а значит, и перед богами.
— Матушка твоя после Комоедиц тут была, — вдруг поведала Милонега, слегка опечалившись. — Виделись с ней. О тебе спрашивала.
И откуда только мать могла проведать, что Рарог с ней до сих пор, хоть и изредка видится? Может, все ж доползли какие слухи, может, видели его в этих местах какие знакомцы. А может, попросту материнское сердце чуяло — оно порой настолько же непостижимо, вся глубина его, как сам Ирий, к которому возносятся ветви Мирового древа. И что в нем, в целом озере любви и сострадания, таится, какие силы и знания, никто разгадать не сможет никогда.
— Что ты сказала ей? — Рарог чуть резковато дернул женщину к себе, начиная злиться.
Теперь хотелось закончить со всем поскорей и вновь вернуться в привычную ватагу, где нет других тревог, кроме собственной жизни и добытка. Где никто душу на части не рвет, не режет взор манящей наружностью и теплой близостью, в которую хочется словно в омут рухнуть.
— Сказала, что не видела тебя уже давно, — едва слышно проговорила женщина, цепляясь пальчиками за ладони, которыми он поглаживал ее бедра. — Что тоже тревожусь. Но не знаю, где ты.
Милонега передернула плечиками — думается, нарочно плавно — и волосы ее расползлись в стороны, блеснув в свете лучины серебряной плавью. Рарог вздохнул рвано, развел ее округлые колени шире, открывая перед собой — и женщина с готовностью уперлась ладонями в лавку позади себя, откинулась назад, приглашая прильнуть поцелуем к белой шее или налитой груди.
— Ты много обо мне не говори, — предупредил Рарог напоследок. — Даже ей. Я сам туда наведаюсь нынче.
Толкнулся бедрами вперед, погружаясь в теплую влагу ее тела. Обхватил за талию, удерживая, звеня внутренне от нарастающих с каждым движением стонов Милонеги. Он брал ее быстро, яростно, силясь сбросить еще не совсем прошедшее напряжение. Пот прозрачными каплями падал на живот женщины, на мерно покачивающуюся грудь, и как будто легче становилось, словно забирал он с собой наросшую на душе тяжесть.
Когда Милонега замерла, прижатая к лавке расслабленным телом Рарога, день уж отгорел, в маленькое окошко сенцов лился теплый свет вечерней зари. Пора возвращаться.
— Как же хорошо с тобой, Измир… Когда я увижу тебя снова? — прошептала женщина, гладя кончиками пальцев его влажную спину.
— Я не знаю, Нега, — честно ответил Рарог.
Теперь он не мог сказать, придет ли сюда еще раз.
Глава 12
Скоро понесся нарочный до Веривеча, где был стан Уннара Ярдарсона. Пути туда было не больше трех дней верхом, да, коли быстро ехать, и того меньше. Только сын ярла без части своего хирда, мужей самых ему ближних, по землям княжества не ездил. Все ж чужаки они здесь. И как ни терпели их во всех весях и городах, не зная точно, виноваты ли в том, что русины то и дело по рекам на лодьях ходят, а все равно без любви особой встречали. Понимали, что люди Ярдара Медного — не купцы, которые только на несколько дней появляются то тут, тот там на пути к югу — а значит, ожидать от них можно чего угодно.
Потому Уннар Ярдарсон добирался до Белого Дола не так быстро, как, верно, хотелось князю. Но все ж не так долго ехал, как хотелось Беляне. Княжна и деть себя куда — не знала. И с каждым днем словно гасла, даже волосы ее теплого пшеничного цвета тускнели. Зеленые глаза словно топью болотной обращались. Может, Гроза больше выдумывала себе, может, все эти перемены только чудились ей, а подругу было нестерпимо жаль. И она захотела даже отправить какую весточку возлюбленному Беляны — Долесскому княжичу Любору, но не могла придумать, как это сделать так, чтобы не стало вмиг известно отцу или — чего хуже
— князю. Ведь оба теперь надзирали над дочерьми так строго, словно опасались, что те птицами обратятся и выпорхнут прочь из острога в самое небо, где не удержишь, не поймаешь.
И совсем тоскливо стало, как, отгостив свое, засобирался из Белого Дола Домаслав с обещанием, что на Купалу обязательно вернется, а там уж со сватовством, все как положено и предками завещано.
Перед тем, как до Ждимирича отправляться, он пригласил Грозу прогуляться по берегу. Она и не хотела соглашаться, да хитрый парень позвал ее при отце, а тот таким взглядом обжег, что отказаться никак нельзя. Вот и пошли они прочь из острога, как внутренне Гроза ни сопротивлялась. Сварожий чертог нынче радовал глаз золотистой лазурью. И тепло перетекало над землей, в конце цветеня еще не слишком нахальное, навязчивое: то окутает плечи, то развеется мимолетным студеным ветром. И хорошо так гулять — за стеной острога да мимо веси — по тихому берегу, куда женщины даже белье не носят полоскать. И ребятня не забегает втайне от родителей.
