— Тихо, тихо, Хана, все хорошо.
Хана отшатывается.
— Нет, не хорошо…
Она делает глубокий судорожный вздох и начинает говорить, захлебываясь словами.
— Ты была права, Лина. Ты все говорила правильно. Прошлой ночью… это было ужасно. Был рейд… Они накрыли вечеринку. О боже! Крики людей, собаки… Кровь, Лина. Там была кровь. Они избивали ребят, безжалостно били их своими дубинками по головам. Это было так страшно, так страшно…
Хана обхватывает себя за талию и сгибается пополам, как будто ее сейчас вырвет.
Она хочет сказать что-то еще, но слова застревают у нее в горле, а тело содрогается от сдавленных рыданий. Я делаю шаг вперед и обнимаю Хану за плечи. В первую секунду она напрягается — мы не привыкли к объятиям, тем более это не поощряется. Но потом она расслабляется и, уткнувшись лицом мне в плечо, дает волю слезам. Стоять так не очень-то удобно — все-таки Хана намного выше меня, и ей приходится горбиться. Да, это было бы смешно, если бы не было так ужасно.
— Тихо, тихо, все будет хорошо, — снова говорю я и понимаю, как глупо это звучит в данной ситуации.
Так я успокаиваю Грейс, когда она беззвучно плачет в мою подушку. Я обнимаю ее, укачиваю и повторяю те же слова: «Все будет хорошо». Эти слова на самом деле ничего не значат, это просто звуки в черной безвоздушной пустоте, жалкие попытки ухватиться хоть за что-нибудь, когда летишь в пропасть.
Хана говорит что-то еще, но я не могу разобрать слов, потому что она уткнулась лицом мне в ключицу.
А потом раздается стук в дверь. Четыре тихих, но отчетливых удара.
Мы с Ханой мгновенно отходим друг от друга. Она утирает слезы, и на ее предплечье от кисти до локтя остается мокрый след.
— Что это было? — дрожащим голосом спрашивает Хана.
— Что?
Я пытаюсь изобразить, будто ничего не слышала, и молюсь, чтобы Алекс ушел.
Тук, тук, тук. Пауза и снова: тук.
— Вот это.
По голосу Ханы слышно, что она начинает раздражаться. Как я понимаю, надо радоваться, что она больше не рыдает.
— В дверь стучат, — Хана прищуривается и с подозрением смотрит на меня. — Я думала, этой дверью никто не пользуется.
— И не пользуются. То есть… иногда… я хочу сказать, поставщики…
Я спотыкаюсь на каждом слове, мысленно умоляю Алекса уйти и пытаюсь придумать, что бы такого соврать — слишком сложная задача для новичка в этом деле.
А потом Алекс просовывает голову в дверь и зовет:
— Лина?
Первой он видит Хану и застывает на месте — голова на складе, туловище в переулке.
С минуту все молчат. У Ханы в буквальном смысле слова отваливается челюсть. Она волчком поворачивается от Алекса ко мне, потом от меня снова к Алексу, вертится она так быстро, что кажется, у нее голова сейчас «с резьбы сорвется». Алекс тоже не знает, что ему делать, просто стоит, как будто думает, что если не будет шевелиться, то станет невидимым.
А я не нахожу ничего умнее, чем ляпнуть:
— Ты опоздал.
Хана и Алекс реагируют одновременно.
— Ты назначила ему встречу? — спрашивает Хана.
— Патруль остановил. Пришлось показывать удостоверение, — оправдывается Алекс.
Хана мгновенно становится серьезной и берет ситуацию под контроль. Эта ее способность всегда меня восхищала. Только что она истерично рыдала, секунда — и она воплощенное самообладание.
— Заходи, — говорит она Алексу, — и закрой дверь.
Алекс подчиняется, он закрывает за собой дверь, а потом стоит и неловко переминается с ноги на ногу. Волосы у него торчат во все стороны, в этот момент он выглядит таким юным и милым, он так нервничает, что мне безумно хочется подойти к нему и поцеловать прямо на глазах у Ханы.
Но Хана быстро гасит этот мой порыв. Она скрещивает руки на груди и одаривает меня взглядом, который могла позаимствовать только у миссис Макинтош, нашей директрисы в школе Святой Анны.
— Лина Элла Хэлоуэй, — говорит она. — По-моему, тебе надо дать объяснение происходящему.
— Твое второе имя Элла? — спрашивает Алекс.
Мы с Ханой обе бросаем на него убийственные взгляды, он отступает на шаг назад и втягивает голову в плечи.
— Мм, — мычу я, слова с трудом пробивают себе дорогу. — Хана, ты помнишь Алекса?
Хана прищуривается, руки у нее по-прежнему скрещены на груди.
— О, Алекса я помню. Я только не помню, по какой причине он здесь.
— Он… ну, он собирался заскочить, чтобы…
Как всегда, в самый ответственный момент мои мозги принимают решение отключиться, и я никак не могу подыскать удобоваримое объяснение. В надежде на помощь я смотрю на Алекса.
Он слегка пожимает плечами, и какое-то время мы просто молча смотрим друг на друга. Я еще не привыкла видеть его, быть рядом, у меня снова возникает ощущение, что я тону в его глазах. Только в этот раз голова у меня не кружится — наоборот, я чувствую уверенность, как будто Алекс мысленно говорит мне, что он здесь, со мной, и ничего с нами не случится.
— Расскажи ей, — говорит Алекс.
Хана прислоняется к полке с рулонами туалетной бумаги и банками консервированных бобов и слегка расслабляет руки. Этого «слегка» достаточно, чтобы я поняла — она на меня не злится. В ее глазах я читаю: «Лучше бы тебе рассказать».
И я рассказываю. Никто не знает, когда Джеду надоест вдруг сидеть за кассой, поэтому я стараюсь говорить короче. Я рассказываю Хане о том, как столкнулась с Алексом на ферме «Роаринг брук»; о том, как мы с ним бегали к буйкам в Глухой бухте и о том, что он мне там рассказал. На слове «заразный» я запинаюсь, глаза у Ханы расширяются, на лице мелькает тревога, но она быстро берет себя в руки. Свою историю я заканчиваю рассказом о вчерашней ночи. О том, как решила предупредить ее о рейде, о собаке, которая меня укусила, и о том, как меня спас Алекс. Рассказывая, как мы прятались в сарайчике, я снова начинаю нервничать (о поцелуе я не говорю, но не могу об этом не думать), но Хана настолько потрясена моей историей, что ничего не замечает.
Дослушав меня, она говорит:
— Так ты там была? Ты была там прошлой ночью?
У Ханы дрожит голос, и я опасаюсь, что она снова начнет рыдать, но в то же время испытываю огромное облегчение — она не злится из-за появления Алекса и не в обиде на меня за то, что я ей не рассказала о нем.
Я киваю в ответ.
Хана встряхивает головой и смотрит на меня, как будто видит впервые в жизни.
— Не могу поверить. Не могу поверить, что ты во время рейда вышла из дома… из-за меня.
— Да, ну вот и все.
Так неловко — я молола языком целую вечность, а Хана с Алексом все это время не спускали с меня глаз. У меня начинают гореть щеки.
