— Если ты уволишь Ольгу, я тоже увольняюсь!
И в подтверждение своих слов вытащил из кармана кусок ватмана. Развернул его, и продемонстрировал нам обоим заявление об уходе. Заглавные буквы были размером с ладонь, обычные — с пол ладони.
Езенграс посмотрел на меня, на Вархара, снова на меня, и снова на Вархара. Он переводил взгляд и поворачивал голову, пока моя собственная голова не закружилась. Я пошатнулась, а ректор деловито изрек:
— Вы оба остаетесь. И хватит уже дурить! На нас идет армия крипсов. Решили взять сначала нас, а потом уже и Заллеандру. Иначе-то теперь никак.
Я собиралась разразиться вопросами — кто такие крипсы, и где эта самая Заллеандра, но звон стекла нарушил все планы. Езенграс пригнулся, Вархар прыгнул на меня сверху. Как обычно, не успела я высказать ему все, что думаю о варварских манерах скандров, об отказе уволить, как над нами просвистело нечто. Потом еще одно нечто. Потом третье, четвертое, пятое и шестое.
Бум-м-м…Бум-м-м. Бац. Бух. Трах.
Троекратно раздался оглушительный звон — нечто падало и падало на несчастную, уже изрядно побитую сегодня дверь. Та ответила заунывным дребезжанием, смешанным со странными, почти человеческими возгласами, и все стихло.
Когда Вархар позволил мне выбраться из-под его мощного тела, дверь лежала в приемной, а из-под нее торчала удивленная голова секретарши. Чуть поодаль распластались трое преподов.
Снаряды сбили посетителей с ног и те удивленно озирались вокруг. Кажется, прилично приложились головой.
В окне ректорского кабинета зияли шесть отверстий, и от них красивой паутинкой расползались трещинки.
Вархар с Езенграсом преспокойненько перешагнули через распластанные тела и подняли с пола то, что произвело столь сногсшибательный эффект.
Булыжники, размером с голову Езенграса, обернутые бумагой.
Ректор с проректором одновременно развернули по три камня, и Вархар презрительно скривился:
— Ну вот что это? Ну кто так объявляет войну? Дети, ей богу, дети! Что там дети! Дилетанты! Не умеешь объявлять войну, не объявляй!
С этими словами он замахнулся и запустил все свои камни обратно в окно. Снаряды вылетели точно в дырки в стекле. Не уверена, что каждый в ту самую, которую сам же и проделал, но три отверстия были использованы по назначению. Булыжники описали красивые дуги в воздухе и рухнули в самый центр ближайших к окну прямоугольников кустарника.
Оттуда раздались звуки, подозрительно похожие на нецензурную брань и грохот. Однажды у меня на глазах с подъемного крана упал блок здания. Шум был почти такой же. Громкость и эмоциональность возгласов строителей внизу тоже. Разве только они не переходили на ультразвук.
— Ну дети же! — хохотнул Вархар. Выхватил из рук Езенграса его камни и отправил в оставшиеся три, незаслуженно обделенные вниманием, отверстия.
Брань усилилась, визги оглушали. Новый удар о землю чего-то не менее тяжелого, нежели в предыдущий раз, сообщил нам о том, что проректор по-прежнему на диво меток.
— Чего разлеглись? — возмутился Езенграс, глядя на сбитых с ног преподов. — А ну бегом туда! Марш! Рраз, два! Рраз, два!
Двое вскочили, как ужаленные и, потирая шишки на лбу, размером с небольшие рожки, бросились вон из приемной.
Только третий, «шотландец» продолжал лежать и странно подергиваться, как эпилептик.
— А тебе чего? Мало камнем попало? — уточнил Вархар, наклоняясь. — Исправить упущение?
— М-м-м… Хво-ост! — фальцетом взвизгнул «шотландец».
— А-а-а, — Вархар посмотрел на свои ноги — одна из них прочно стояла на хвосте препода. — Сойти что ли? — уточнил с улыбкой.
— Мгу-у-у, — промычал «шотландец».
— Ой, да подууумаешь, — возмутился Вархар, все еще не убирая ногу. — Конским шампунем отмоешь и не такое.
— Мгу-у-у, — снова промычал шотландец, чей скальп натянулся до предела, а глаза бешено таращились на проректора откуда-то с темечка.
— Да ладно, ладно, я сегодня добрый, — Вархар убрал ногу, и препод вскочил, как подорванный.
— Все бы тебе развлекаться, — пожурил Езенграс проректора как журит учитель младшеклассника. — У нас всего два дня на подготовку.
— Ты заподозрил крипсов в пунктуальности? — Вархар приподнял бровь с родинками и подмигнул мне со странным выражением лица. Я такого не помнила. Он не подначивал, как прежде, и не намекал на нечто неприличное. Скорее поддерживал. Почему? Только сейчас сообразила, что совершенно растерялась.
Мне повезло жить в местах, куда ни разу не долетали даже отголоски боевых действий. Очень повезло. Пережив несколько войн, я, по-настоящему, не пережила ни одной. Все мои баталии сводились к телевизионным репортажам непомерно бодрых дикторов на фоне унылых развалин городов и поселков. К монотонным, многословным рассуждениям политиков, что бубнили о пользе мира, о договорах, пактах. К страшным сводкам, куда не попал никто из моих знакомых. Они остались в памяти просто цифрами. Ужасными, печальными цифрами, но не более.
Не было для меня за ними ни живых людей, ни судьбоносных трагедий. Не было слез матери, что оплакивает любимое дитя.
Еще недавно она улыбалась ему в коляске, еще недавно гладила по головке, прижимала к груди, если случайно ушибся или расстроился. А теперь… осиротела грудь, осиротела материнская жизнь.
Не было слез женщины, что потеряла любимого. Еще недавно она прижималась к нему холодной зимней ночью, кутаясь в его тепло, как в шерстяной плед. Еще недавно смеялась вместе с ним над нелепой ошибкой в смс, когда глупая машина заменила букву в слове. Еще недавно встречала его с работы — усталого, голодного. Забирала сумки с покупками, поспешно раскидывала продукты по полкам в холодильнике, разогревала еду.
А потом они вместе пили чай, обсуждая, как лучше потратить очередную премию — на курорт или на ремонт квартиры.
И вот теперь не нужна ни квартира, ни курорт, ни ремонт. Лишь бы снова обнять его, снова прижаться к своему мужчине.
Все это прошло мимо меня. Отголоски чужой боли, чужие слезы и чужие разбитые вдребезги судьбы. Им, людям, сложнее стократ.
Не прожить им пару веков, чтобы доброе время стерло из памяти, из эмоций самые острые, самые болезненные моменты. Не получить второго, третьего шанса материнства, не встретить еще одного, единственного и любимого.
Мысли стервятниками кружили в голове. Тоска больно колола грудь. Бухало в висках сердце — ошалело от наплыва эмоций. В горле, откуда ни возьмись, появился колючий, мерзкий комок. Я попыталась сглотнуть, но он упорно не желал уходить, рассасываться.
